На обратном пути из Новодевичьего монастыря Алексей Михайлович ненадолго остановился и приказал устроить походный «шатер», где произошло примечательное событие — пожалование в «комнату», то есть в круг самых близких советников, боярина князя Юрия Алексеевича Долгорукого. Уже из этого видно, что царь пережил необычное время; ему понадобилось опереться прежде всего на испытанных боями русско-польской войны бояр: князя Ивана Андреевича Хованского, князя Алексея Никитича Трубецкого и князя Юрия Алексеевича Долгорукого.

Явная спешка, с которой царь стремился возвратиться в Коломенское, всего лишь на несколько часов дважды выехав в Москву, 28 июля и 7 августа, тоже может быть объяснена. Он беспокоился за оставленную в Коломенском семью: царицу Марию Ильиничну и детей. По свидетельству подьячего Григория Котошихина, царицу события бунта особенно потрясли: «Да от того ж смутного времяни, как приходили воровские люди к царю и учинилася смута и кроворозлитие, царица от великого страху, испужався, лежала в болезни болши году». Окончательно «с своим государским домом» или, как сказано в разрядных книгах, «с государынею царицею» царь Алексей Михайлович вернулся в столицу в воскресенье 10 августа^{487}.

Начиная с 1 сентября — новолетия 171-го (1662/63) года продолжилась скрытая от посторонних глаз важнейшая работа, определившая ближайшие главные дела в царстве. Война, дипломатия, налоги, торговля, продолжавшееся церковное нестроение из-за нерешенного дела патриарха Никона — все это было предметом внимания, забот, распоряжений и указов царя Алексея Михайловича. Даже удивительно, что историки упустили из виду это важнейшее, переломное время, обычно скороговоркой описывая, что вскоре после «Медного бунта» состоялась отмена медных денег! Считая с середины августа 1662 года, когда завершилось следствие, понадобилось целых десять месяцев, чрезвычайно насыщенных разнообразными событиями. Именно тогда готовились отмена медных денег и другие решения, ставшие итогом болезненного переосмысления целей правительства.

Неспокойно было и на далекой окраине, где восстали мятежные башкиры. Получивший назначение в поход на башкир, но уклонившийся от этого под благовидным предлогом Патрик Гордон замечал: «Повод к сему бунту дали притеснения и вымогательства губернаторов». Как позже выяснилось, восставшие вели речь даже о воссоздании Сибирского ханства, вытеснении представителей русского царя и возвращении сбора ясака Чингизидам — потомкам последнего хана Сибири Кучума, не смирившимся с потерей своего юрта.

Для подавления восстания из Москвы отправили Второй выборный полк во главе с полковником Матвеем Осиповичем Кровковым (он лучше проявил себя в событиях «Медного бунта»). К двум тысячам солдат этого полка придали еще два приказа стрельцов Тимофея Матвевича Полтева и Петра Авраамовича Лопухина. Первые назначения были сделаны уже в конце августа, низовой поход возглавил известный воевода боярин князь Федор Федорович Волконский, еще недавно он вместе с князем Иваном Андреевичем Хованским возглавлял сыскную комиссию в царском Коломенском. 12 сентября 1662 года «плавная» рать торжественно отправлялась из Москвы от стен Кремля. Воеводы должны были плыть до Казани и дальше, «смотря по вестям, идти на Уфу, собрався с ратными людми на изменников на башкирцов и воевать их»^{488}.

Главной задачей царя Алексея Михайловича оставалось выстраивание мирных отношений с Речью Посполитой. Начало движения к этому было положено еще весной, когда обратно в Литву отправили гетмана Винцентия Госевского. Высокопоставленного литовского политика и военачальника договорились обменять на воевод, попавших в плен в ходе неудачных кампаний на Украине и в Белоруссии в 1660–1661 годах. Первым приехал в Москву из польского плена и был 31 августа принят царем Алексеем Михайловичем «в Передней у руки» воевода окольничий князь Осип Иванович Щербатов. Он был в товарищах у боярина и воеводы Василия Борисовича Шереметева и вместе с ним попал в чудновский капкан, но оказался счастливее его. Спустя месяц, 29 сентября, вернулись и другие высокопоставленные пленники, обмененные на литовского гетмана. Царь также оказал им честь и принял «у руки». Это были сын боярина князя Хованского стольник князь Петр Иванович Хованский, стольник и воевода князь Семен Лукич Щербатов, попавшие в плен после боев под Полонкой и Кушликовыми горами. Возвратились и другие свидетели чудновской катастрофы — стольники князь Григорий Афанасьевич Козловский, товарищ боярина Шереметева, и Иван Павлович Акинфов (он был в товарищах у вернувшегося первым окольничего князя Осипа Ивановича Щербатова)^{489}.

Обмен пленными был частью главного соглашения — стороны впервые были готовы серьезно обсуждать условия будущего «вечного мира». При отпуске гетмана Госевского в марте 1662 года ему объявили о намерении царя Алексея Михайловича отправить «для великих и тайных дел» в Речь Посполитую думного дворянина Афанасия Лаврентьевича Ордина-Нащокина. Насколько серьезно относились к этому делу, свидетельствует факт приема польского посланника — им был Стефан Медекша — 7 августа, еще до истечения главного следствия по «Медному бунту», для чего царь Алексей Михайлович оторвался на несколько часов от семьи и побывал в Кремле. Получив согласие на прием королем Яном Казимиром посольства Ордина-Нащокина, стали готовить инструкцию «великому послу».

Тогда впервые определились контуры будущей границы с Речью Посполитой, которую предлагалось учинить «по Днепр и Двину». Документ обсуждался 1 октября на заседании ближайших советников царя Алексея Михайловича «з бояры в комнате», на котором присутствовали князь Яков Куденетович Черкасский, Илья Данилович Милославский, Богдан Матвеевич Хитрово и Федор Матвеевич Ртищев (как видим, недавние события «Медного бунта» и обвинения миром в «измене» не имели влияния на состав царского совета). Были здесь и Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин, как и глава Посольского приказа думный дьяк Ларион Лопухин (Нащокин и посольские дьяки находились в известном антагонизме друг с другом). 5 октября Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин был пожалован «к руке» на приеме у царя Алексея Михайловича вместе с дьяком Григорием Богдановым и другими посольскими людьми, «которым с ними быть для посольских дел у Польского короля»^{490}. Все это свидетельствовало о более интенсивном, чем раньше, движении к миру с королем Яном Казимиром.

Еще одно не терпевшее отлагательств дело было связано с решением судьбы патриарха Никона. События «Медного бунта» как будто навсегда разорвали важные духовные нити, связывавшие до этого времени царя и патриарха. Стало ясно, что дальше терпеть отсутствие главы церкви, который один мог бы остановить толпу, нельзя. О душевном состоянии царя Алексея Михайловича свидетельствуют «Дневальные записки» Тайного приказа, где описывается, как в осеннем Троицком походе царь «шел за 3 версты до монастыря пеш». Возможно, это связано с каким-то царским обетом или особым настроем на молитву после пережитых потрясений. Пробыв всего день в Троице-Сергиевом монастыре, помолившись 25 сентября у мощей чудотворца Сергия, царь «кормил братью» и, «быв в своих государевых хоромах», уже очень скоро приказал двигаться обратно в Москву.

27 сентября 1662 года, в субботу, царя Алексея Михайловича встречали «за Земляным городом» купцы Гостиной и Суконной сотен, жители черных слобод «и головы с стрельцами всех приказов». Выглядело это как просьба о прощении и примирении. 22 октября, на праздник Казанской иконы, царь прошел крестным ходом к той самой Казанской церкви на Красной площади у Земского двора, откуда начался бунт. И на этот раз Алексей Михайлович отступил от традиционного ритуала, дополнив его крестным ходом по Китай-городу и Кремлю. Вместе с царем «со кресты» шла внушительная стрелецкая охрана. Как видим, царь стремился «возвратить» нарушенный порядок, как будто отмолить грехи «мира», и опять приходилось делать это без патриарха.