Гетман Брюховецкий уже не пользовался прежней поддержкой в городах Малой России, но и царю Алексею Михайловичу он перестал быть угоден. Даже в устном ответе, привезенном стольником Кикиным для передачи царю, гетман просил заступничества за тех, кто устроил расправу над крымским посольством. Не случайно, что в то же время в Москве стали думать о привлечении на свою сторону гетмана Петра Дорошенко, тем более что брат гетмана, Григорий Дорошенко, находился в русском плену. Григорию предложили обратиться с посланием к брату, чтобы убедить того вернуться к покровительству царя Алексея Михайловича: «…чтоб высокая его царского пресветлого величества рука над всеми иноверными монархами возвышона была». Брюховецкий понял, что начинает терять власть, в то время как Дорошенко удалось достигнуть успехов в начатой им войне с Польшей, и выбор кандидатуры этого гетмана для казаков стал казаться предпочтительнее, чем контроль над Левобережьем царских воевод. В книгах сбора доходов с отошедших по Андрусовскому договору городов Малой России всё чаще стали появляться записи о деньгах, не взятых «за казацкими бунтами изменою»{646}.
Противоречия с гетманом Левобережья еще более обострились после заключения нового московского договора с Речью Посполитой 4 декабря 1667 года. В первой же его статье говорилось о посылке царского войска и «о взаимной обороне против бусурманского нахождения на Украй-ну». В силу договора царский воевода или генерал должен был действовать совместно с коронными гетманами, но без всякого участия казачьих гетманов или атаманов Запорожской Сечи. Приведение «непослушных казаков к послушанию», борьба со своевольниками и казаками-«лесунами», собиравшимися «с которой ни есть стороны Днепра» и внезапно нападавшими «наездом» для грабежей, тоже объявлялись общим делом царя и короля. Между тем местное население Гетманщины должно было бы содержать это немалое, посылавшееся «между Днепром и Днестром» войско в пять тысяч конницы и 20 тысяч пехоты.
В московский договор боярином Ординым-Нащокиным была заложена норма, позволявшая царю Алексею Михайловичу или королю Яну Казимиру выступать в поход на земли Украины «по охоте своей сам особою своею при войсках своих». В этом случае требовалось только «брату брата о своем походе государском чрез любительные грамоты объявить». Царь или король становились главнокомандующими для всех войск: «И в то время обои войска обоих великих государей тому государю, который при войсках будет, послушны быти должны и под правлением его пребывати будут»{647}. Как известно, ни царь Алексей Михайлович, ни король Ян Казимир или его преемники так и не воспользовались такой возможностью, но это не значит, что статья договора была совсем «пустая». Напротив, в Москве на нее могли возлагать большие надежды, считая возможным средством для закрепления Киева под властью царя.
Одновременно с заключением московского договора началась подготовка государева похода на Украину. Были разосланы грамоты с объявлением, что царь Алексей Михайлович идет «в свою стародавнюю отчину в Киево-Печерский монастырь помолиться». Это стало основанием для обращения к гетману Правобережья Петру Дорошенко, которому обещали «милость и оборону обоих великих государей», то есть царя и короля. При этом обращались еще к местоблюстителю Киевской митрополии Иосифу Тукальскому, уговаривая его повлиять на гетмана, чтобы тот, «помня православную християнскую веру, от погибельной душам агарянской прелести, от татар отстал и обратился ко християнству». Ставленники Москвы гетман Иван Брюховецкий и Мстиславский и оршанский епископ Мефодий (тоже местоблюститель Киевской митрополии, только по неканоническому назначению от иерархов Московского патриархата) увидели угрозу своему монопольному влиянию на малороссийские дела в Москве. Они заметались и стали распускать слухи о движении на Украину царского войска и стремлении царя отдать Киев Речи Посполитой. Тогда-то и обратили внимание на то, что вопреки прежним обычаям Ордин-Нащокин стал неласково встречать в Москве гетманских посланцев, да и самому епископу Мефодию отказал в его непомерных запросах о выдаче соболей для раздачи «нужным людям». Такому «неформальному» ведению дел, наносившему ущерб московской казне, Ордин-Нащокин был чужд и, может быть, действительно произнес в сердцах приписанную ему фразу (которую посланец гетмана Брюховецкого в Москве понял так, что она относится ко всем «малороссийским жителям»): «Пора уже вас к Богу отпущать»{648}.
Строгость Ордина-Нащокина в малороссийских делах не была для него чем-то исключительным. Как и царь Алексей Михайлович, он был сторонником порядка и следовал своим принципам с одинаковой требовательностью к себе и другим. Он хотел выстроить дела с Малороссией на новой основе, убрав из нее «мутных» посредников, вроде епископа Мефодия, наживавшихся на своем исключительном влиянии надела. Но политика Ордина-Нащокина потерпела крах. Малороссия в очередной раз взорвалась «изменою». Еще 6 февраля из Посольского приказа обращались с увещеваниями к гетману Ивану Брюховецкому, требуя от него бороться со своевольниками, не подчинявшимися царским воеводам, и с теми, кто распространяет слухи об отдаче Киева. Ссылались на время прошедшей войны: «И не явно ли то, когда в войну многие убытки приняв, Украйны мы не отступились». Но все эти слова уже не имели никакого значения. Неповиновение царским воеводам сменилось открытой войной с ними, а ранее непримиримые гетманы обеих сторон Днепра — Иван Брюховецкий и Петр Дорошенко, напротив, вступили в общий союз.
Вооруженные расправы над царскими ратными людьми начал гетман Иван Брюховецкий, когда 8 февраля 1668 года в отданном ему во владение городе Гадяче напал со своими казаками на гарнизон царских войск из стрельцов и рейтар. Большая их часть оказалась перебита. По словам случайно спасшегося в Гадячской резне служилого иноземца прапорщика Индрика Еганова, было убито около семидесяти стрельцов, еще тридцати удалось уйти, но многие из них перемерзли и померли на дороге. Воевода Евсевий Огарев был ранен, его отдали протопопу, «а лечит его цирюлик». Жену воеводы тоже оставили в живых, но надругались над нею: «водили ее по месту простоволосу, и, поругаясь, титку у нее отрезали; а ныне де она в богаделне». После этого другие царские воеводы уже знали, что сдаваться живыми им в плен нельзя. Историк С. М. Соловьев приводит слова новгород-северского воеводы Исая Максимовича Квашнина, говорившего: «Умру, а города не отдам». Перед смертью воевода даже пытался убить жену ударом сабли, но рука дрогнула… «Судьба жены воеводской в Гадяче, — писал историк, — объясняет поступок Квашнина». Следом прошла волна подобных казачьих выступлений в других городах, что привело к началу войны с «изменником Ивашкой Брюховецким» в Малой России{649}.
Первые назначения по «черкасским вестям» были сделаны немедленно, уже 16 февраля главные военачальники армии времен русско-польской войны снова получили назначения в поход в Малую Россию. Во главе войска поставили боярина князя Юрия Алексеевича Долгорукого, окольничих князя Петра Алексеевича Долгорукого и Осипа Ивановича Сукина. Местом сбора войска назначили Белев, куда буквально через три дня, 19 февраля, отправились передовые воеводы, чтобы встречать приезжавших на службу ратных людей. Срок сбора был назначен очень близкий к дате указа — 8 марта, поэтому в поход, наряду с московскими и городовыми чинами, назначили рейтар и девять стрелецких полков, всегда готовых к службе в Москве. Стрельцы должны были отомстить за своих перебитых в Гадяче товарищей, составлявших ранее гетманскую охрану. На службу были отправлены и два «государевых выборных полка» во главе с Агеем Шепелевым и Матвеем Кровковым. Московское войско должно было идти «в Севск и где будут изменники черкасы», «промышлять» над ними.
