Обычно, говоря о хронологии событий, не всегда помнят, что календарь человека XVII века был совсем другим и подчинялся кругу церковных праздников и постов. Царь Алексей Михайлович отложил дату штурма Смоленска из-за начинавшегося 1 августа строгого Успенского поста, длившегося две недели. Испытание постом должно было, по представлениям царя, придать силы войску. Он даже пытался воздействовать на православных защитников Смоленска, которые должны были видеть со стен города специально устроенный крестный ход во главе с митрополитом Корнилием. 15 августа царь праздновал Успение Богородицы, повторив прием «в столовом шатре», состоявшийся после прихода под Смоленск. «Черкасы» во главе с Василием Золотаренко — братом наказного гетмана Ивана Золотаренко, тоже были приглашены, чтобы показать, насколько рассчитывает царь Алексей Михайлович на совместные действия с казаками. Хотя их своевольство и нарушение общих планов ведения войны нельзя было не заметить.
Царский прием стал, как вскоре выяснилось, еще и отвлекающим маневром, потому что, по сообщению дворцовых разрядов, «того ж дни, против 16 числа в ночи, был приступ к городу Смоленску». Командовал войсками во время штурма боярин князь Иван Никитич Хованский. Штурм начался одновременно с разных сторон, захватив большую часть Смоленской крепостной стены. Служилые люди во главе с царскими окольничими наступали «с лестницами». (По польским сведениям, их было заготовлено около четырех тысяч, примерно по сотне на каждый участок обороны, что выглядит преувеличением.) Шли приступом на наугольную башню Веселуху, «к Малаховским воротам (надо: Молоховским. — В. К.) и старому пролому», к Лучинской башне. К последней был назначен окольничий Богдан Матвеевич Хитрово, а ему приданы стрельцы во главе с головой Артамоном Матвеевым с задачей «приступать к Днепровым воротам и наугольной башне». На сейме 1658 года отмечали, что именно на этом направлении, на Королевские (они же Днепровские) ворота, и был обрушен удар особой силы{283}. Видимо, царь Алексей Михайлович особенно рассчитывал на своих приближенных и любимых стрельцов, доверив им штурм главных, въездных ворот со стороны Днепра. Такой план говорил о желании царя-полководца, стоявшего на Девичьей горе, видеть военные действия на одном из главных направлений. Дальше к Пятницким воротам был назначен стольник Иван Богданович Милославский; ему придали стрельцов, чтобы наступать со стороны Королевского пролома (царю, возможно, было известно, что в Смоленске это считали слабым местом обороны).
Бой длился семь часов. Во время штурма было все, что бывает в дни таких сражений. Геройство наступавших и отвага оборонявшихся, гибель храбрецов и перемена удачи. Осажденные оборонялись умело, вовремя перебрасывали силы на тот участок стены, где была самая большая опасность прорыва. Доходило даже до рукопашных схваток внутри осажденного города, куда прорывались царские войска. Наступил момент, когда мобилизованные смоленские обыватели начали разбегаться по своим избам. Русские войска из полка окольничего Богдана Матвеевича Хитрово сумели овладеть одним из участков Смоленской крепостной стены на северо-востоке у башни Веселухи и готовы были соединиться с участниками штурма из полков боярина князя Ивана Никитича Хованского, захвативших Антипинскую башню; туда даже сумели затащить два орудия. Но все завершилось по воле случая: в Антипинской башне прогремел мощный взрыв, разметавший осаждавших, после чего приступ остановился{284}.
Внутри Смоленска говорили об успешных действиях оборонявшихся, сумевших в нужное время взорвать заранее заложенный пороховой заряд. Так, видимо, и донесли царю Алексею Михайловичу. В письме сестрам в столицу 23 августа он писал о действиях «наших ратных людей», «зело храбро» приступавших к Смоленску: «…и на башню, и на стену взошли, и бой был великой. И по грехом под башню полские люди подкотили порох, и наши ратные люди сошли с стены многие, а иных порохом ополило»{285}. История со взрывом получила большую известность; информатор шведского резидента де Родеса из Смоленска тоже написал об этом: «Не осмотревшись, нападавшие уже были с 8 небольшими флагами на стене, но в том месте осажденные как раз взорвали башню, от чего свыше 500 русских взлетели на воздух»{286}. О подлинных же причинах взрыва, как и вообще о деталях смоленского штурма, поведал на сейме 1658 года сын руководителя смоленской обороны Филиппа Обуховича. Он рассказывал по-другому: о взрыве пороха, который спешили поднести к поднятым на вал орудиям сами русские, штурмовавшие Смоленск. Это и стало переломным моментом. «Сам Бог так устроил» в этот день, говорил сын воеводы Обуховича: осажденные уже опустили руки и считали минуты до окончания штурма, и если бы наступление продлилось еще полчаса, царские войска взяли бы город{287}.
После штурма 16 августа войска занялись подсчетом потерь. Царь Алексей Михайлович в упомянутом письме в Москву, написанном неделю спустя после штурма, говорил, что литовских людей погибло больше двухсот человек, а «наших ратных людей» около трехсот; кроме того, насчитали еще тысячу раненых. Шведский резидент Иоганн де Родес получил из-под Смоленска сведения о пяти тысячах раненых и убитых. В Речи Посполитой тоже говорили, что потери наступавших были на порядок больше и доходили убитыми до семи тысяч, а ранеными — до 15 тысяч человек{288}. Но царь Алексей Михайлович успокаивал «государыню матушку и сестрицу царевну Ирину Михайловну» и других сестер, что жертвы были не напрасны. В собственноручной приписке царя говорилось: «А о приступе не кручиньтеся: ей, дородно и славно наши люди учинили и их побили»{289}.
Убедившись в силе своего войска, царь не собирался останавливаться. В конце августа его армия взяла Могилев, Усвят и Шклов. Наказной гетман Иван Золотаренко, хотя и с запозданием, тоже продолжал движение к Смоленску, завоевав по пути Гомель, Чечерск, Новый Быхов и Пропойск. Новый штурм Смоленска был назначен, по сведениям де Родеса, на 1 сентября, но впоследствии отложен на неделю{290}. Осажденные понимали, что их сил, уменьшившихся из-за потерь во время первого штурма, могло не хватить для новой обороны всех участков смоленской стены и ее башен, основательно разбитых огнем артиллерии. Они видели, что царь Алексей Михайлович «все войска из Белой Руси замкнул»{291}. Полк боярина князя Алексея Никитича Трубецкого присоединился к преследованию отступавшего от Орши гетмана Януша Радзивилла, и вскоре русские войска полностью разбили литовское войско под Борисовом. Как запомнили защитники Смоленска, уже на третий день после штурма в московском лагере начали праздновать победу над Радзивиллом.
Действительно, в дворцовых разрядах записано, что 20 августа 1654 года к царю приехали с сеунчом (победной вестью) от воевод всех полков рати князя Трубецкого. Московские войска захватили пленных и многие трофеи: «…а в языках взяли 12 полковников, и знамя и бунчук Радивилов взяли, и знамена и литавры поймали, и всяких людей в языках взяли 270 человек». Гетмана тоже едва не захватили в плен: «…а сам Радивил утек с не большими людми, ранен»{292}. Еще более пространная запись о победе над Радзивиллом содержалась в «Книге сеунчей». По процитированному в ней донесению боярина князя А. Н. Трубецкого выясняется, что «большой» бой с гетманом Янушом Радзивиллом «и с литовскими людьми» был за селом Шепелевичами» и продолжался «на семи верстах и больши». Продолжая преследование, русские войска «и последней Радивилов обоз дошли», захватив даже «Радивилову карету»{293}. Главный трофей, как оказалось, лежал в доставшемся московским войскам ларце жены гетмана: там хранилось тайное письмо воеводы Филиппа Обуховича гетману Янушу Радзивиллу с описанием всех слабых мест Смоленской крепости.
