В Новгороде почти не было казней. По приказу князя Хованского во избежание дипломатических последствий дали «оборонь от воров», напавших в начале восстания на датского посланника и ограбивших его: отрубили голову Тимофею Волку и били кнутом палача Пимена Петрова. Хотя остальные участники мятежа тоже попали под следствие, разбирательство по делу надолго затянулось{162}. Успешно справившийся с новгородским «розыском» князь Иван Никитич Хованский заслужил похвалу царя Алексея Михайловича.
Впереди у князя Хованского оставался по-прежнему мятежный Псков, где учли новгородский опыт и не захотели никого пускать в город. Московское войско встретили выстрелами из пушек и пищалей с городских стен, а имения и дворы тех псковских дворян, кто был мобилизован Хованским, жестоко разоряли и грабили, предавая страшным казням их родственников. Исследователь городских восстаний середины XVII века, классик советской историографии академик Михаил Николаевич Тихомиров замечал, что «номинальный глава государства, царь Алексей Михайлович, в это время находился в длительном путешествии по подмосковным. Он ездил в Калязин и успешно занимался соколиной охотой. Сохранилось несколько писем царя Алексея, датированных апрелем — июнем 1650 г. Письма целиком посвящены деталям соколиной охоты, и в них нет ни слова о событиях, волновавших Московское государство в это время»{163}. Однако ссылка на «полную беспечность и удивительное политическое невежество царя Алексея» все-таки не справедлива. Конечно, царь Алексей Михайлович ни в коем случае не был только «номинальным главою» в Московском царстве! Поездки на богомолье и даже царская охота не мешали заниматься делами, они лишь формировали особую форму управления через постоянно присутствовавших рядом доверенных лиц царя.
Чрезвычайно интересен заочный словесный поединок, случившийся после отправки Большой псковской челобитной{164} в Москву и ответа на нее, полученного псковскими челобитчиками 19 мая 1650 года. Челобитная, запечатанная, как сказано в документе, «глухою печатью»{165}, была прочитана в присутствии царя Алексея Михайловича в селе Покровском. В ней царю были представлены объединенные требования, затронувшие все «болевые точки» власти и местного управления: «измена» боярина Морозова, мздоимство воевод, предпочтение, оказываемое иностранным офицерам перед «природными» служилыми людьми, служившими «с травы, и с воды, и с кнута», сокращение жалованья ружным церквям, произвол при сборе соляной пошлины и других налогов. В пику боярину Морозову и действовавшим от его имени в Пскове чиновникам, выполнявшим, по удачному определению В. А. Аракчеева, операцию «хлеб в обмен на православных»{166}, были отправлены особые челобитчики к боярину Ивану Никитичу Романову. В Пскове также хорошо понимали значение своего города, стоявшего на двух рубежах — «литовском» и «немецком». Поэтому много говорили об опасностях (как правило, мнимых, взятых из слухов и расспросных речей), грозивших родному городу, святыни которого они взялись защищать. И подтвердили это еще и обороной от «московского рубежа», когда в ожидании царского ответа затворили город и стали воевать с подошедшим от Новгорода отрядом боярина князя Ивана Никитича Хованского. Одновременно Большая челобитная была попыткой самооправдания псковичей, выказавших неповиновение царским воеводам. Жители Пскова подчеркивали в обращении к царю Алексею Михайловичу, что они молили Бога «за тебя и за мир».
Для разговора с псковскими челобитчиками сначала был выбран жесткий тон. Царь Алексей Михайлович, скорее всего, тоже участвовал в составлении грамоты в Псков 19 мая. Ответный документ полон страсти, его формулировки ближе к устной речи, они далеки от обычно «вылизанных» и четко структурированных текстов приказных документов, что бывало, когда записывалась прямая царская речь. На каждый псковский «вопрос» был дан царский ответ, не оставлявший сомнения в том, что над мятежным городом нависла гроза. Происходившие в Пскове события прямо называли «мятежом», «смятеньем» и «гилем», случившимся по «воровскому заводу»: «и то затевают воры и заводчики на смуту». Псковичам напомнили их присягу царю Алексею Михайловичу и грозившее им казнью нарушение нормы Соборного уложения: «усоборовано всего Московского государства всяких чинов с выборными людьми написано, что самовольством, скопом и заговором на наших государевых бояр и окольничих и… на воевод… никому не приходити». Царь Алексей Михайлович отвергал стремление «худых людишек» вмешаться в дело «вечного докончанья», о котором договорились его послы с шведской королевой Христиной. «А мы, великий государь, з Божиею помощию ведаем, как нам, великому государю, государство свое оберегать и править». Стиль послания сильно напоминает интонации Ивана Грозного!
Конечно, царь Алексей Михайлович не только не выдал, но и оправдал боярина Бориса Ивановича Морозова. Даже в более сложные времена царь не отказывался от его поддержки. В ответе царя на Большую псковскую челобитную содержится целая апология боярину Морозову, его роду и предкам, отличившимся, как напоминали псковичам, в том числе и обороной их города от войска короля Густава-Адольфа (речь о службе его родственника боярина Василия Петровича Морозова в 1615 году). Этот раздел ответной грамоты дает много для понимания настоящих чувств, которые испытывал царь Алексей Михайлович к своему воспитателю, назначенному в «дядьки» еще его отцом: «И наше государское здоровье положил на нем». Характеризуя службу своего ближнего человека, царь Алексей Михайлович давал отпор «непристойным речам»: «И он, боярин наш, будучи у нас, великого государя, в дядьках, оставя дом свой и приятелей, был у нас безотступно, и нам служил и нашего государского здоровья остерегал накрепко, да и посяместа нам служит верно, и о наших и земских делах радеет». Нашлось место в царском ответе и для боярина Ивана Никитича Романова (отдельная псковская челобитная его тоже достигла, но привезшего ее казака боярин Романов отослал к царю): «А нам, великому государю, он боярин наш холоп, и служит нам, великому государю, с своею братьею, з бояры единомышленно». Обращения к одному из бояр «мимо царя» были особенно опасны: «посылаете челобитные мимо нас на смуту тайным обычаем».
Еще более возмутительным для царя Алексея Михайловича оказался призыв Большой псковской челобитной к совместному суду в Пскове царских воевод, с земскими старостами и выборными людьми. Только так, считали во Пскове, можно добиться суда «по правде, а не по мзде и не по посулам». Вероятно, эти слова челобитной стали основой для распространения слуха о стремлении псковичей возвратиться к «свободе, какую они имели до времен царя Ивана Васильевича», записанного шведским резидентом Поммеренингом{167}. В ответ в Пскове услышали апологию самодержавной власти, не терпевшей, чтобы кто-нибудь писал царю «с указом»: «И того при предках наших, великих государех, царех, николи не бывало, что мужиком з бояры и с окольничими и воеводы у росправных дел быть, и вперед того не будет».
Таково резюме словесного поединка царя Алексея Михайловича и его приближенных с псковским «миром» и отставным главой корпорации псковских площадных подьячих Томилкой Слепым, который умело и не без литературного таланта, как справедливо писал академик М. Н. Тихомиров, сформулировал просьбы и жалобы псковичей к царю. Но обида, нанесенная боярину Морозову, требовала мщения. Хотя посланников псковского «мира» допустили до царя и даже отпустили обратно с государевой грамотой, ничего доброго Пскову в будущем это не сулило. От них по-прежнему требовали повиниться, «от такова воровского заводу отстать» и выдать «воров и завотчиков», первым из которых и был назван составитель челобитной Томил-ка Слепой. В противном случае была обещана отсылка в Псков «больших наших бояр и воевод» князя Алексея Никитича Трубецкого и князя Михаила Петровича Пронского. И это была не пустая угроза: сведения о таких приготовлениях отразились в дворцовых разрядах. Но в итоге войско и артиллерия привычно отправились, «по вестям», защищать южную «украйну»{168}.
