Трудно определить, когда и почему произошел поворот в отношении требований псковских «мужиков». Но в итоге ставка на силовое подавление мятежа не оправдалась. Не последнюю роль сыграло то, что восставшие в городе затворились и организовали вооруженное сопротивление расположившимся лагерем под псковскими городскими стенами ратным людям во главе с боярином князем Иваном Никитичем Хованским. 18 июня 1650 года псковичи даже решили совершить вылазку против правительственного войска, но в сражении у Снетной горы уступили и потеряли многих людей, попавших в плен. Царь Алексей Михайлович, рассматривая воеводскую отписку об этих событиях, еще был настроен решительно. 26 июня 1650 года он лично распорядился наградить сеунщика (гонца) за радостное известие и ответить князю Ивану Никитичу Хованскому, чтобы тот продолжал войну с псковичами: «боярина и воевод, и ратных людей похвалити, и над псковскими изменниками промышляти, сколько милосердый Бог помочи даст»{169}. По мысли царя, пленным «языкам», кого отправляли обратно в Псков на обмен с дворянами, надо было приказывать, чтобы они «свою братью наговаривали» сдаться и впустить в город царского боярина. То было достаточно наивное представление, не учитывавшее остроты противостояния. Внутри Пскова власть перешла к всегородной избе во главе с выдвинувшимся лидером псковского посада Гаврилой Демидовым. Восставшие действовали с помощью силы, обязывая всех круговой порукой. Так, видимо, реализовывалась ярко выраженная в Большой псковской челобитной мысль о всесословном протесте Пскова, при участии настоятелей псковских монастырей, соборного протопопа и других священников псковских церквей, дворян и посадских людей.
В Москве долго еще продолжали думать, что удастся заставить восставших отказаться от их борьбы. В начале июля 1650 года был созван Земский собор, принявший решение отправить в Псков «выборных людей»: коломенского и каширского епископа Рафаила, стольника Ивана Васильевича Олферьева и других представителей столичных чинов Государева двора, вместе с городовыми дворянами, гостем, купцами Гостиной и Суконной сотен, жителями посада и слобод. По царскому наказу они должны были уговорить восставших принести свои вины царю Алексею Михайловичу. Сделано это было вовремя, так как противостояние боярина князя Ивана Никитича Хованского с жителями Пскова достигло апогея. 12 июля царский воевода разгромил неумелое вооруженное ополчение псковичей, самонадеянно атаковавшее его позиции — острожек на реке Великой. Получив известие об этом, царь Алексей Михайлович снова распорядился послать грамоту «к боярину и воеводам с своим государевым милостивым словом и с похвалою и ратных людей похвалить». Однако в ответ восставшие устроили террор и казнили десять человек псковских дворян, заподозренных в «измене». Был отстранен от управления своей кафедрой — «Троицким домом» — псковский архиепископ Макарий, какое-то время ему запретили служить и посадили в заточение на цепь. Обсуждался даже план обращения за помощью в Литву или, что не лишено вероятия, к самозванцу Тимошке Анкудинову (позднее остались записи о полученном в Пскове письме от не названного по имени «вора»).
Мирная миссия епископа Рафаила и других посланников Земского собора оказалась в итоге успешнее, чем военные угрозы. Но для этого пришлось пойти на уступки и царю Алексею Михайловичу, созвавшему еще одно заседание Земского собора «о псковском воровском заводе» в Столовой палате 26 июля 1650 года. Тон речей с подробным перечислением вин восставших жителей Пскова, объявление о намерении направить в Псковскую землю ратных людей для обороны ее от «воров шишей, которые в тех уездех воюют», казалось бы, не оставляли сомнений в стремлении царя и Думы проявить силу. На соборе хотели еще и дать острастку тем, кто под влиянием слухов о псковских событиях «вмещал» в мир разные воровские речи, «что носитца площадная речь на Москве, будто будет грабеж». Но самое неожиданное прозвучало в конце соборного акта. Царь Алексей Михайлович согласился отвести правительственные войска от Пскова — при условии «обращения» псковичей и признания ими своих «вин». После того как псковичи поцелуют крест присланному от Земского собора епископу Рафаилу и выборным людям, боярину князю Ивану Никитичу Хованскому «ото Пскова с ратными людьми отойти велено». А собор должен был гарантировать мирный исход событий — «всем про то объявлено уж»{170}.
Споры, приведшие к отмене первоначальных решений о выдаче четырех или пяти «заводчиков» псковского дела, остались за строкой архивных документов. Академик М. Н. Тихомиров видел причины такого поворота к мирному разрешению противостояния в борьбе придворных партий, противодействии патриарха Иосифа и «стоявших за его спиной» боярина Никиты Ивановича Романова и князя Якова Куденетовича Черкасского. Сначала видно, что и в ответе на Большую псковскую челобитную, и в письме патриарха Иосифа, и в первом наказе епископу Рафаилу и другим выборным — везде речь вели о наказании главных «воров». Все изменилось, когда по дороге в Псков епископ Рафаил встретил 19 июля бежавших оттуда людей, сообщивших в расспросных речах о начавшемся непримиримом противостоянии в Пскове. Между 22 июля — временем получения донесения в Москве, и 26 июля — датой соборного заседания и произошел перелом, причины которого лучше всего объяснил патриарх Иосиф в письме архиепископу Рафаилу, сославшись на то, что царь Алексей Михайлович был «зело кручинен» из-за псковских дел. И все же главную заслугу в изменении решения стоит приписать новгородскому митрополиту Никону. Как писал еще Сергей Михайлович Соловьев, именно Никон раскрыл царю истинное положение дел и убедил пощадить четырех зачинщиков восстания, «пущим ворам вместо смерти живот дать». Иначе, говорил он, «тем промыслом Пскова не взять, которые люди под Псковом и тех придется потерять, а Новгороду от подвод и ратных людей будет запустенье». Никон ссылался на свои уговоры новгородцев и обещания обратиться с челобитной к царю, а также указывал на то, что розыск и арест участников новгородского восстания князем Иваном Никитичем Хованским привел к тому, что псковичи перестали верить увещеваниям, говоря: «И нам то же будет»{171}. Поэтому так важно было подтвердить соборным решением отвод войска от Пскова после «крестного целованья» псковичей. Грамота об этом была послана боярину князю Ивану Никитичу Хованскому немедленно после собора. Но, готовясь к миру, царский боярин больше думал о войне: он методично продолжал окружать город, стремясь к полной блокаде Пскова, что могло обеспечить бóльшую сговорчивость его жителей.
В итоге отказ от казней «воров» и штурма города, уговоры псковичей сыграли определяющую роль. Посылка епископа Рафаила и других посланцев Земского собора оказалась дальновидным решением. Первым в город вошло московское посольство, договорившееся о присяге псковичей. Она растянулась на несколько дней 17–21 августа и происходила совсем не в мирной обстановке: город не сразу избавился от вражды и взаимного недоверия. Большинство посада и служилых людей, конечно, понимали, что вместо всесословного союза, обещавшего учет интересов «мира», в Пскове и его пригородах — Изборске, Печерах, Гдове и Острове, тоже затронутых восстанием, воцарились социальная рознь, грабежи и бессудные казни. Но и жестокость ратных людей боярина князя Ивана Хованского была чрезмерной, чего не мог скрыть один из участников посольства стольник Иван Олферьев. При въезде в город с депутацией Земского собора он якобы говорил с сокрушением псковичам, укоряя царского боярина: «Какие де он враг, злодей, над вами беды многие поделал». 24 августа боярин князь Иван Никитич Хованский ушел со своим войском от Пскова, а на следующий день городские ключи были возвращены прежнему воеводе окольничему князю Василию Петровичу Львову.
Увы, одним из первых его дел стал донос на Ивана Олферьева. Подоплека действий псковского воеводы понятна из объяснений вернувшегося в Москву члена депутации от Земского собора стольника Ивана Олферьева. Дело было в местнических тонкостях, окольничему князю Львову не понравилось, что государева стольника не написали у него «в товарищах». Оказывается, он мало что понял из того, что происходило вокруг, сидя на своем дворе. Воевода князь Львов едва не провалил всё дело с присягой, заметив при встрече с епископом Рафаилом и другими членами московского посольства, что оно долго добиралось до Пскова, а грамота послам была дана недавно, когда они были в пути. Депутаты от собора дело замяли: иначе оно грозило тем, что псковичи не поверили бы царским грамотам, привезенным епископом. И еще неизвестно, как бы повернулись события, если бы псковичи нашли первые грамоты с требованием казни «заводчиков»! Доносу на стольника Олферьева всё равно дали ход, выговорили ему за неуважение царских бояр и окольничих, но в итоге простили и дозволили (хотя и не сразу) быть у государева стола 1 октября вместе с епископом Рафаилом и другими депутатами собора. Еще через неделю, 8 октября, состоялось заключительное заседание Земского собора. Царь Алексей Михайлович принял заручную челобитную псковичей о своих винах и допустил «к руке» их представителя старосту Ан-кудинку Гдовленина. Последним актом псковской драмы стало снятие с Рыбницкой башни всполошного колокола, отправленного в своеобразное «заточение» в Зелейную палату — туда же, где обычно хранились порох и свинец. Арест бывшего всесословного старосты Гаврилы Демидова и автора текста Большой псковской челобитной Томилки Слепого тоже последовал, но нарушать соборное обещание не могли, поэтому их с семьями выслали из Пскова, но не казнили.
