Каким глубоким оказался раскол в отношениях царя Алексея Михайловича с прежними советниками и даже родственниками после утверждения на первых местах в его ближнем круге Артамона Матвеева, показывает знаменитая история боярыни Морозовой. До недавнего времени главный житийный источник — «Повесть о боярыне Морозовой» — рассматривали исключительно в контексте истории старообрядчества и как памятник древнерусской литературы. Между тем историк Павел Владимирович Седов убедительно показал, что «Повесть…» напрямую связана с придворной историей. Преследование боярыни Морозовой, невестки воспитателя царя и жены его младшего брата Глеба Ивановича Морозова, началось с того времени, когда она осмелилась отказаться, под предлогом болезни, от участия в свадебных торжествах царя Алексея Михайловича и Натальи Кирилловны Нарышкиной. «Ноги ми зело прискорбны, и не могу ни ходити, ни стояти!» — говорила боярыня. «Вем, яко загордилася!» — отвечал царь. Раньше при дворе защитницей Морозовой и других приверженцев старой веры была царица Мария Ильинична, теперь все изменилось. Когда Морозова перестала, как это было раньше, демонстрировать свое подчинение, царь Алексей Михайлович произнес роковые слова: «Тяжко ей братися (от брань, война. — В. К.) со мною! Един кто от нас одолеет всяко!»
Даже после своеобразного объявления войны царь Алексей Михайлович долго надеялся «смирить» упорствующую в непринятии церковных перемен и отказывающуюся от благословения церковных иерархов боярыню или хотя бы заставить ее «для вида» перекреститься троеперстием. В этой обрядовой последовательности и проходит граница, отделявшая жизнь придворной от жизни церковной подвижницы. Несмотря на утвердившийся под воздействием известной картины Василия Ивановича Сурикова образ, боярыня Морозова отнюдь не была религиозной фанатичкой. Ей, как наследнице одного из богатейших российских состояний, было что терять; заботилась она и о судьбе своего сына, о сестре — княгине Евдокии Прокопьевне Урусовой, в итоге разделившей ее участь, о других членах семьи — братьях Федоре и Алексее Соковниных, отосланных из Москвы «якобы на воеводство, паче же в заточение». В ее переписке с духовным отцом, протопопом Аввакумом, можно найти и горделивые слова: «Есть чем, батюшко, жить; телесного много дал Бог», и размышления о женитьбе сына — Ивана Глебовича, выборе ему невесты из «доброй» семьи, или обычной «породы». Сам протопоп Аввакум в сердцах однажды попрекнул ее любовью к богатым «треухам». Об этом несоответствии привычному образу писал исследователь русской культуры рубежа XVII–XVIII веков Александр Михайлович Панченко: «Боярыня Морозова — это характер сильный, но не фанатичный, без тени угрюмства». Но все эти детали перестали иметь значение после того, как церковные власти и Боярская дума вмешались в противостояние царя и верховой боярыни прежней царицы. Да и сама она уже приняла тайный постриг с монашеским именем Феодора. По словам «Повести о боярыне Морозовой», «и бысть в Верху не едино сидение об ней, думающее, како ю сокрушат». Муж сестры, царский спальник князь Петр Урусов, тоже предупреждал жену, «что у них в Верху творится»: «Скорби великие грядут на сестру твою, понеже царь неукротимым гневом содержим и изволяет на том, что вскоре ее из дому изгнати!»
Исполнителем царской воли стал чудовский архимандрит Иоаким (будущий патриарх), неожиданно начавший церковное следствие прямо в доме боярыни Феодосии Прокопьевны Морозовой 16 ноября 1671 года. Известны слова Иоакима, вполне объясняющие его роль в этом деле: «…Не знаю старые веры, ни новые, но что велят начальницы, то и готов творити и слушать их во всем». Вместе с чудовским архимандритом в обыске в боярском доме участвовал глава Стрелецкого приказа думный дьяк Ларион Иванов. Именно по их приказу боярыню вынесли из дома на кресле, когда она, поддерживая версию о своей «болезни», отказалась идти куда бы то ни было (этот момент изображен на картине другого исторического живописца, Александра Дмитриевича Литовченко, также «дословно» проиллюстрировавшего текст «Повести»). И в дальнейшем, когда 18 ноября боярыню заставили предстать перед судом в Чудовом монастыре — «и принесоша Феодору и вшедши во едину от полат вселенских», — она еще могла надеяться, что царь согласится с ее версией и не будет преследовать дальше непокорных сестер.
Обличать боярыню Морозову взялись хорошо известный по событиям церковного собора 1666/67 года митрополит Крутицкий Павел и все тот же чудовский архимандрит Иоаким. Судя по рассказу «Повести…», «прения с ними» продолжались «от 2-го часа нощи до десятого», отказ боярыни от причастия по тем же Служебникам, по каким причащались царь и его семья, стал главным основанием для обвинений ее в еретических действиях. Непокорившуюся сторонницу старой веры сначала также отнесли «на сукне в дом» и посадили там в подклете вместе с сестрой, предварительно заковав в железо, под охраной стрельцов. На следующий день, еще более мучая узницу, ей вместо ножных кандалов положили железные «чепи на выя» и навсегда увезли из дома к месту ее первого заточения на подворье Псково-Печерского монастыря на Арбате, купленному незадолго до этого Приказом Тайных дел. Тогда-то боярыня Феодосия Прокопьевна и показала всем силу своей веры. Согласно «Повести…», когда ее везли через Кремль, мимо Чудова монастыря, «под царские переходы», она демонстративно подняла вверх руку с двоеперстием — «руку же простерша десную свою… и ясно изъобразивши сложение перст»: часто осеняя себя крестом и «чепию такожде часто звяцаше», она надеялась, что царь Алексей Михайлович увидит «победы ея».
Окончательно судьба боярыни Морозовой решится много позже, когда незадолго до своей смерти в 1673 году патриарх Питирим возьмется увещевать опальную староверку. Это приведет к пыткам при участии членов Думы, стоявших «над муками» опальных сестер. Царь Алексей Михайлович и Дума так и не могли придумать, что с ними делать, хотя готовы были даже казнить их: «А на Болоте струб поставили». Патриарх Питирим склонял Думу предать боярыню Морозову «сожжению», но «боляре не потянули»; князь Юрий Алексеевич Долгорукий смог убедить их «малыми словами, да многое у них пресек». Вся эта история была еще и болезненным разрывом с прошлым для царя Алексея Михайловича: ведь он расправлялся не только с семьей дворецких прежней царицы Марии Ильиничны, но и с наследницей состояния своего воспитателя — боярина Бориса Ивановича Морозова. Сестра царя Ирина Михайловна открыто высказала брату, сколь неблагодарным к памяти Морозовых он выглядит: «Достойно было попомнити службу Борисову и брата его Глеба». Показателен и «великий гнев» царя, так ответившего сестре: «Добро, сестрица, добро! Коли ты дятчишь (заботишься. — В. К.) об ней, тотчас готово у мене ей место». Это была уже последняя ссылка боярыни Морозовой и ее сестры в боровскую земляную тюрьму, где несчастных женщин намеренно уморили голодом и холодом уже при следующем патриархе Иоакиме{718}. Но все так называемые «последние годы» царю Алексею Михайловичу приходилось жить с тем, что он отказался от наследия Морозовых, Милославских, Соковниных, Ртищевых и других ранее близких ему родов.
Артамону Матвееву, конечно, была выгодна такая «расчистка» придворного пространства, но не ему одному. Его соперник за влияние на царя при дворе, боярин и оружни-чий Богдан Матвеевич Хитрово, получил, например, один из самых лакомых кусков из вотчин Морозовых — село Городище на правом береге в Заволжье, напротив Костромы. Участвовали в разделе морозовских вотчин и имущества царский тесть Кирилл Полуектович Нарышкин и другие лица. Например, только за счет наследства Ивана Глебовича Морозова, умершего вскоре после ареста матери в конце 1671-го — начале 1672 года, в разных уездах были испомещены 160 жильцов и начальных людей. Одной из вотчин боярыни Морозовой наградили впоследствии вдову астраханского воеводы князя Семена Львова (вместо львовской вотчины, отданной самому Артамону Матвееву). Укрепилась и ведущая роль при дворе аристократов, участвовавших в преследовании и пытках боярыни Морозовой, — князя Юрия Долгорукого, князя Ивана Воротынского, князя Якова Одоевского и Василия Волынского. Но большей частью освободившееся пространство прежних, очень прочных родственных и придворных связей заполняли новые люди, приведенные Матвеевым, старавшимся все время находиться рядом с царем. Однажды, в мае 1673 года, он случайно пострадал из-за взбрыкнувшей под ним лошади, сильно ударился головой и проболел почти все лето. Когда же недомогание прошло и он вернулся к делам, у него сразу произошла ссора с боярином Богданом Матвеевичем Хитрово, и царь Алексей Михайлович должен был вмешаться в их спор{719}.
