В вопросе о подчинении Киевской митрополии Московскому патриархату гетман Иван Брюховецкий шел даже дальше, чем могли позволить себе в Москве, прося присылать «Русского святителя», подчиненного московскому патриарху. Уважая исторические права Константинопольского патриархата, эту статью отложили «до будущего времени» (как говорилось, вопросы об этом обсуждались с константинопольским патриархом Дионисием). «Похваляли» отказ гетмана Брюховецкого от посылки «без государе кие воли» посланцев «до чюжих окрестных земель», включая отдельно упомянутого крымского хана. В других пунктах улаживались вопросы обеспечения гетмана и старшины, размещения и подчинения царских ратных людей, суда и торговли. Гетман отобрал «привилеи» городов, выданные по магдебургскому праву, и отослал их в Малороссийский приказ. В Москве обещали снова подтвердить их царскими жалованными грамотами. Особо оговаривался запрет «русским людям» бесчестить казаков в ссорах «изменою».
Дата, выбранная для подписания московских статей, — 22 октября 1665 года — совпадала с праздником иконы Казанской Божьей Матери. В Ответной палате, где члены посольства подписывали статьи, присутствовали «ближние люди»: боярин и наместник Астраханский князь Никита Иванович Одоевский, боярин и наместник Вологодский Петр Михайлович Салтыков (глава Малороссийского приказа), окольничий и наместник Новоторжский князь Иван Дмитриевич Пожарский. В жалованной грамоте боярину и гетману Ивану Мартыновичу Брюховецкому и Войску Запорожскому, выданной И декабря 1665 года, излагалась развернутая история обращений гетманов Войска за поддержкой к царю Алексею Михайловичу. Но она была увязана с описанием сложных дипломатических взаимоотношений с Речью Посполитой со времен царя Михаила Федоровича и в первые годы правления царя Алексея Михайловича. Вспоминалась история государевых походов 1654–1656 годов, перечислялись выборы новых гетманов после смерти Богдана Хмельницкого и «измены» Ивана Выговского и Юрия Хмельницкого, вспоминались обстоятельства выбора на гетманство Ивана Брюховецкого. Документ подтверждал «права и вольности» казаков, в соответствии с прежними переславскими, батуринскими и нынешними московскими договоренностями, царь обещал жалованье «реестровым» казакам «из сборных денег малороссийских же городов, в то время как оне написаны будут в реестр». Гетман Брюховецкий, старшина и все Войско должны были «по своему верному подданству и по обещанию служите верно и всему Московскому государству всякого добра хотети, и наше государское повеление исполняти, и быти в нашей государской воле и в послушании навеки, и за Божиею помощию, против наших, царского величества, неприятелей стояти мужественно и неподвижно»{576}.
Таким образом, в московских статьях была заложена основа для будущей инкорпорации Левобережной Украины в состав Московского государства. Как считал В. А. Романовский, «московские постановления не были простой уступкой доходов в казну русского царя, они были не только концом финансовой автономии, но и окончательной ликвидацией государственной самостоятельности Украины — концом, юридически оформленным»{577}. Но у этих решений был еще и другой подтекст: они стали вехой и в исторических взаимоотношениях Московского государства и Речи Посполитой.
30 октября 1665 года на переговорах в Москве с подсудком оршанским Херонимом Комаром было достигнуто окончательное соглашение о возобновлении переговоров двух стран с 1 января 1666 года. Главой посольства с русской стороны назначили носившего к этому времени уже думный чин окольничего Афанасия Лаврентьевича Ордина-Нащокина{578}. У него была репутация последовательного сторонника мира с Речью Посполитой, польско-литовская сторона хорошо его знала, он являлся, можно сказать, экспертом во взаимоотношениях с Польшей и Литвой. Тем более что и его сын Воин продолжал служить при дворе короля Яна Казимира (никто, конечно, не знал, что к этому времени он поставлял в Москву ценную информацию о происходящем в королевском окружении). В состав посольства вошли также Борис Иванович Нащокин (родственник Ордина-Нащокина, вместе с которым он участвовал в успешных переговорах со шведами в 1658–1659 годах) и дьяк Григорий Богданов, также имевший с А. Л. Ординым-Нащокиным опыт совместной посольской службы, когда они вели сложнейшие переговоры с королем Яном Казимиром во Львове в 1663 году. «И тогда склонность учела быть к миру», — говорил позднее Ордин-Нащокин. Дьяк Григорий Богданов хорошо представлял, что происходит в Польше, так как ездил в Варшаву совсем недавно, весной 1665 года. Вместе с ним по указу царя Алексея Михайловича в одностороннем порядке было возвращено домой 57 пленников, и именно дьяк Григорий Богданов привез королевскую грамоту 9 июня 1665 года с согласием на заключение перемирия.
Назначение на переговорах человека, известного своим стремлением к заключению мира, могли оценить в Польше, но не приняли в Москве. Царю Алексею Михайловичу пришлось пойти наперекор «неудержательным речам в людех» и мнению самой Думы. Даже близкий царский советник окольничий Федор Михайлович Ртищев тоже «от злых разговоров много пострадал» и опасался переписываться с Ординым-Нащокиным по делам будущего посольства. Знал о сложном положении Афанасия Лаврентьевича при царском дворе и перебежчик Григорий Котошихин, оказавшийся в начале 1665 года в польско-литовских землях и предлагавший свои услуги королю Яну Казимиру. Котошихин выписал в свое обращение королю статью «о Офонасье Нащокине» и о том, как тот «правил» свое прошлогоднее посольство под Смоленском: «Бояре о том не ведали, а наказ ему дан из Посольского приказа, и он по нем не чинил ничего»{579}.
Обвинения Нащокина в противодействии заключению мира, конечно, не имели под собой оснований, но детали обсуждения наказа, упомянутые Котошихиным, прекрасно объясняют возникшую боярскую ревность. Правда, в то время, как стали готовить инструкцию для будущих переговоров с Речью Посполитой, в Думе произошло важное изменение. В октябре 1665 года тяжело заболел царский тесть Илья Данилович Милославский, остававшийся во главе многих ключевых приказов. У него, как ранее у боярина Морозова, тоже случился инсульт (по словам Патрика Гордона, «тесть императора, Илья Данилович Милославский, от великого возбуждения получил апоплексический удар и, захворав, утратил память и как будто всякий рассудок»). Одним могущественным противником у Ордина-Нащокина стало меньше.
Рассказ Патрика Гордона дает представление о стиле управления ключевых фигур в царском окружении. В один из дней в январе 1665 года Гордону пришлось обратиться с просьбой по делам отпущенных из России генералов Далейлла и Драммонда сразу к нескольким членам Боярской думы — Илье Даниловичу Милославскому, князю Юрию Алексеевичу Долгорукому и Афанасию Лаврентьевичу Ордину-Нащокину: «Первый выглядел не очень довольным, второй не сказал ничего, зато последний обещал сделать все возможное»{580}. Кстати, сам отпуск генералов в Англию говорил о том, что в их услугах перестали нуждаться, в отличие от прежнего времени, когда с большим напряжением казны стремились нанять офицеров и генералов из Западной Европы{581}. Воевать дальше действительно уже не хотели, но и до мирного договора было еще далеко.
Финальным этапом подготовки будущих переговоров стали обсуждение в Думе записок А. Л. Ордина-Нащокина и выработка инструкции послам в конце декабря 1665-го — январе 1666 года. Согласие на заключение договора о перемирии на условиях, предлагавшихся царским окольничим, получить было трудно. Опять возникли ссоры. Шведский резидент Лилиенталь сообщал о столкновении Ордина-Нащокина и дьяка Алмаза Иванова: один из них обвинял другого в «измене», а тот в ответ называл его «мужиком». Поэтому все дело продвигалось указами и распоряжениями царя Алексея Михайловича, сделавшего свой мирный выбор. Главные разногласия в Думе были между сторонниками и противниками сближения с Польшей, здесь Ордин-Нащокин действовал вопреки мнению большинства.
