Когда следователь уснул, Кунцевич налил себе рюмку, с наслаждением выпил, протер платком камень на перстне, полюбовался игрой его граней и тоже отправился спать.

– Вот как все было-то! – Мечислав Николаевич поднял бутылку, потряс и, обнаружив, что она совершенно пуста, поставил на пол. – А вы говорите, забыл Аркадий Францевич, перепутал! Ни черта он не перепутал, специально так написал!

Оба помолчали.

– Его где похоронили? – спросил Клопп.

Старый сыщик вздохнул:

– Там же, где и меня похоронят – в Сент-Женевьев-де-Буа.

– Съездим, проведаем?

– Конечно, съездим! В воскресенье и поедем.

На десятый день знакомства со столицей Франции Клопп взбунтовался:

– Что хочешь со мной делай, Настя, а сегодня я из номера не выйду. Меня уже ноги не носят.

– Ты с ума сошел? У нас только четыре дня осталось, а мы и половины из намеченного не осмотрели! На сегодня я Монмартр запланировала: Сакре-Кер, Мулен-Руж. К тому же в воскресенье я одна вынуждена была по городу ходить, когда вы с Мечиславом Николаевичем на кладбище ездили. Так что не дури, Ося, и собирайся, дома отдохнешь.

– Это когда же я отдохну? Мне на следующий день по приезде на службу. С корабля, как говорится, на бал.

– Вот на корабле и отдохнешь. Целые сутки можешь вообще с кровати не вставать, я прикажу тебе обеды в каюту носить.

– Нет, Настя, нет. Если я сегодня куда-то пойду, то завтра вообще не поднимусь. У меня ноги опухли, в ботинки не помещаются. Да и от соборов и дворцов этих я уже устал. Они у меня в голове все перепутались. Давай устроим перерыв, полежим, газеты почитаем, а?

Губы баронессы фон Клопп задрожали, на глазах появились слезы.

– Боже мой! Дикарь, сущий дикарь. Как был лаптем тульским, так и остался, никакая Европа его не берет. Я тридцать лет в Париж стремилась, а он мне предлагает в номере сидеть и газеты читать!

Крупную семейную ссору предотвратил громкий стук в дверь.

– Антре! – крикнул Клопп.

В номер вошел улыбающийся Кунцевич.

– Доброе утро, Анастасия Александровна. – Поцеловав баронессе ручку, Кунцевич поздоровался с Осипом Григорьевичем. – А я, когда к вам шел, сомневался, встали ли вы или еще почивать изволите. Сначала хотел визитную карточку с коридорным послать, но потом все-таки решился лично явиться и вижу, что не прогадал.

– Это мы еще сегодня проспали, а так каждый божий день в семь утра встаем, – проворчал Клопп. – Я дома на службу позже просыпаюсь.

– В семь утра! Это за какой же такой надобностью?

– А это для того, чтобы как можно больше времени осмотру города посвятить. Завтрак глотаем, и бегом! Так до вечера и бегаем, без всякого обеда. По тридцати-сорока верст в день делаем, как почтовые лошади.

Баронесса вспыхнула:

– Если бы ты мог меня сюда каждое лето возить, мы бы так не бегали. Мне, Мечислав Николаевич, теперь как можно больше хочется увидеть, потому что, – она уничижающе посмотрела на мужа, – в Париж я, скорее всего, никогда не вернусь, с его-то доходами.

Кунцевич улыбался все шире:

– Желание похвальное, Анастасия Александровна, но в любом, даже самом приятном времяпрепровождении иногда нужно делать перерыв. Иначе быстро насытитесь и потеряете остроту вкуса.

– Парижем насытиться невозможно, – твердо заявила мадам фон Клопп.

Кунцевич сочувственно посмотрел на ее супруга и вздохнул, но тут же опять повеселел.

– В день вашего приезда я обещал каждое воскресенье сопровождать вас в ваших экскурсиях по городу. К сожалению, в прошедший выходной мне свое обещание выполнить не удалось – мы с вашим супругом отлучались из города. Зато сегодня я совершенно свободен и к вашим услугам. Скажите, мадам, а нет ли у вас желания познакомиться с нашими литераторами?

– С литераторами! – ахнула баронесса. – С кем именно?

– В то место, куда я намерен вас пригласить, много кто захаживает. Куприн, например. Я приятельствую с господином Ходасевичем и его супругой, мадам Берберовой. Сегодня зван к ним на обед. Милости прошу со мной.

– Вы знаете Ходасевича? Боже мой! – Баронесса аж захлопала в ладоши. – Я обожаю его стихи:

Но… – в голосе Анастасии Александровны засквозило разочарование, – вас звали, а нас-то нет…

– О, на этот счет не извольте беспокоиться, у них без церемоний. Проходной двор-с.

– А во сколько надо быть?

– В пять.

– В пять! А мне совершенно нечего надеть. Ося, мне надобно в магазин, срочно.

Кунцевич притворно вздохнул:

– А вот тут я вашим чичероне быть не смогу. Совершенно не знаю, где лучше покупать дамские наряды. Давайте поступим так: сейчас я телефонирую Татьяне Федоровне, мы возьмем такси, поедем ко мне, заберем ее, и она сопроводит вас по магазинам.

– Будет ли это удобным? Может быть, у Татьяны Федоровны на сегодняшний день другие планы?

– Никаких планов у нее нет, а по магазинам она ходить обожает.

– Ну что ж, тогда мы с удовольствием принимаем ваше предложение. Осенька, ты денежек дай мне, пожалуйста.

Четыре следующих часа Кунцевич и Клопп провели в одном премиленьком кабачке на rue de Rivoli, рядом с Grand Magasin du Louvre, в котором Анастасия Александровна с помощью мадам Кунцевич все это время выбирала себе наряд. Помощнику комиссара нарвской сыскной полиции наконец-то удалось вдоволь напробоваться французского вина. Впрочем, к пяти вечера он практически протрезвел.

Берберова долго и бесцеремонно смотрела на Клоппа, а потом спросила:

– Скажите, а как вас угораздило поступить в полицию? Там же служат одни… плохие люди. А вы на плохого человека не похожи.

– Спасибо. Только отчего вы считаете, что в полиции нет хороших людей? Вы часто имели дело с полицейскими? – Клопп поставил недопитый бокал на ручку кресла и также бесцеремонно уставился на Нину Николаевну.

– Нечасто, но имела. И определенное впечатление составила.

– Что же, и обо мне у вас негативное впечатление? – с обидой в голосе спросил сидевший рядом Кунцевич.

– А в вас, Мечислав Николаевич, я до сих пор так до конца и не разобралась, – ответила Берберова, обворожительно улыбаясь. – Ну так что вы мне можете сказать, милостивый государь? – вновь обратилась она к Осипу Григорьевичу.

– В любом государстве люди, даже самые законопослушные, относятся к полиции предвзято. Мы же в какой-то мере ограничиваем каждого человека. А кому понравится тот, кто его в чем-то ограничивает? Да, и если честно сказать, очень много поводов мы, полицейские, даем для того, чтобы к нам плохо относились. Не знаю, как во Франции, а в России среди полицейских мздоимство и лихоимство всегда цвело пышным цветом. А что касается вашего вопроса, то на него у меня несколько ответов. Дело в том, что в полицию я «попадал», как вы изволили выразиться, не один раз, а целых четыре. И всегда по разным причинам. Первый раз – по нужде, исключительно ради куска хлеба, второй – потому что служба мне эта тогда очень нравилась, третий – против своей воли, по мобилизации, ну а четвертый – и из-за нужды, и из-за любви к ремеслу сыщика.

– Вот как! Целых четыре раза, говорите? Интересно, надобно будет вас на досуге об этом поподробнее порасспрашивать.

– К сожалению, Осип Григорьевич вряд ли сможет удовлетворить ваше любопытство, – вмешалась в разговор Анастасия Александровна, беря мужа под руку. – Мы скоро уезжаем домой.

– Ну не сегодня же вы уезжаете!

– Не сегодня, но встретиться еще раз с вами мы вряд ли сможем. У нас каждый день буквально по минутам расписан.

– Вот как. Ну что ж, значит, я не узнаю истории Осипа Григорьевича. Жаль, очень жаль. Ну а вы-то, Мечислав Николаевич, как стали полицейским, по нужде или из-за любви к искусству?