– Да, Михаир Степанович, прекрасен Сахарин. Эта земря многое в себе таит – неисчисримые богатства!

– А вы, поди, хотите их у нас оттяпать! – остроумно, как ему показалось, ввернул реплику Кононыхин и пьяненько рассмеялся. – Микадо строит флот, дредноуты да броненосцы. Того и гляди обрушится всей мощью на наши берега! Еще один большой остров Японии-то не помешает, а?

– Михаир Степанович, что вы, я ведь простой коммерсант, – обезоруживающе развел руками Такаси. – Со мной военные праны никто обсуждать не станет. Однако я не думаю, что наше правитерьство осмерится напасть на Россию. Кто же в здравом уме решится раздразнить медведя?

– Не-е-ет! – помахал пальцем Кононыхин. – Нас дразнить не надо. Вмиг шею свернем!

– Конечно же. Именно потому мы с вами сегодня и сидим за стором, – гнул свою линию Кумеда-сан. – Сахарин богат, но у русского орла земри очень много – все освоить не успеешь. Вот дря того я, инопременный деровой черовек, и прибыр сюда. Я хочу помочь России стать еще богаче. И вам тоже, Михаир Степанович!

Кононыхина бросило в жар. Он подозревал, что приглашение в гости сулит ему определенные выгоды, но прямое обещание… Просто дыхание перехватывало.

– Вы – брестящий горных дер мастер, Михаир Степанович, – лил елей японец. – Торько вы сможете найти то, что обещает стать кровью двадцатого века. Нефть – по всем признакам, ее доржно быть очень много на Сахарине.

– Я никогда не занимался поисками именно нефти… – начал лепетать несколько обескураженный Кононыхин.

– Вздор! – решительно отмахнулся Кумеда-сан, неожиданно обнаруживший в своем пуховом голосе стальные нотки. – Вы – именно тот черовек, который мне нужен. Ваши знания и трудорюбие, мои капитары – через пару рет мы будем купаться в зороте, поверьте мне!

Кононыхин представил скандал, который ему закатит Анна, когда узнает, что муж надолго отправится бродить по тайге. Зажмурился и сглотнул. Когда он снова раскрыл глаза, перед ними маячила полная чаша, которую ему настойчиво совал хозяин.

– Надо выпить за наш грядущий успех. Такие предрожения бывают раз в жизни! – сыпал убедительными фразами Кумеда-сан. – Вам стоит торько руку протянуть к богатству!

– Ну-у… – Михаил мялся. Покидать насиженное место не хотелось, хотя от заманчивых посулов кругом шла и без того хмельная голова.

– А вам сружанки мои грянулись, так ведь? – неожиданно сменил тактику японец и заговорщицки подмигнул инженеру. – Вам стоит торько намекнуть, и все возможно…

– Да? Что, в самом деле? – Кононыхин опешил. – А как же Анна?

– Никто об этом не узнает! Это будет наша с вами маренькая тайна. – Кумеда-сан просто лучился доброжелательностью. – Доржны ведь быть у деровых партнеров, будущих миррионеров, свои неборьшие секреты!

– Я согласен! – воскликнул Михаил, словно в омут бросившись.

– Превосходно! – От восторга глаза японца округлились совершенно на европейский манер. – Все детари обсудим позже. А сейчас наше сограшение надобно хорошенечко отпраздновать…

На самой окраине Александровска в этот же самый момент другие двое мужчин тоже распивали спиртное. Из закусок у них были лишь юкола из кеты да весеннего сбора черемша, крепко просоленная в дубовой бочке, – все самое дешевое и доступное из богатого разнообразия островных даров природы. Лук, между прочим, стоил ощутимо дороже – не так много огородников освоилось со здешним коварным климатом. Три луковицы тоже лежали на столе, порезанные тонкими дольками, словно лимон. Пили мужчины казенную водку, и атмосфера за столом разительно отличалась от гостиничной – бурлящей азартом и почти уже осязаемыми надеждами. Горькая – она и пьется-то не от великой радости, так уж исстари на Руси повелось. Ибо были эти двое политическими ссыльными: один – представитель Российской социал-демократической рабочей партии, другой – начинающий социал-революционер, которого в партию покамест не приняли. Покуда их старшие товарищи попивали бархатное пивко в Вене, янтарное винцо в Женеве да искрящееся шампанское в Париже, публицист Вадим Казачков и его юный наперсник студент-недоучка Ромаша Мезольцев глушили сивуху среди промозглых туманов «там, куда Макар телят не гонял».

Эту поговорку частенько повторял Казачков, растерянно разводя руками и добавляя: «А нас, ишь ты, пригнали сюда – угораздило же, а!» Вообще он как-то сник на Сахалине. Былые партийные товарищи не узнали бы в растерявшемся и внешне несколько опустившемся человеке «серебряное перо партии», как его называли оба лидера – Цедербаум и Ленин. Он считал себя преданным старой гвардией и ежедневно бесцельно слонялся по деревянной мостовой, лишь к вечеру возвращаясь в свою хибару на выселках. Скудные денежные переводы от родных практически целиком оседали в казенной винной лавке. Так проклятый царизм выдаивал досуха карманы пламенного борца. Общаться ему в Александровске было практически не с кем. Среди ссыльных преобладали социалисты-революционеры, которых Вадим держал за заклятых врагов. Каторжные вселяли в него ужас своими дикими повадками и постоянным ароматом невысказанной угрозы. С прислужниками кровавого режима ему было не по пути по совершенно понятным причинам. Ну, а инородцами он, откровенно говоря, брезговал.

В противоположность учителю, Ромаша на острове быстро освоился и завел массу интересных знакомств. Он не чурался общения ни с разномастными политическими, ни с уголовниками, переведенными в ранг исправляющихся, ни с большинством служащих. И, между прочим, на днях сам заимел возможность перейти в эту категорию – в одной из контор его пообещали взять на скромное жалованье со следующего месяца. А от инородцев он и вовсе пребывал в состоянии перманентного восторга. Ярый поклонник романов Фенимора Купера, Жюля Верна, Генри Райдера Хаггарда и Луи Буссенара (сейчас он как раз взахлеб зачитывался «Героями Малахова кургана»), он словно угодил в одну из историй. Суровые рыбари и охотники-гиляки, которых он чаще именовал нивхами, как они сами себя называли, своей загадочной невозмутимостью превосходили краснокожих Нового Света, а умением обращаться с острогой заткнули бы за пояс копьеносцев-зулусов. А удивительные айны с азиатскими лицами и бородищами, как у рязанских крестьян, с их невероятным медвежьим культом?..

Англичане, американцы и французы прогуливались по дощатым улицам Александровска в куда большем количестве, нежели по проспектам Петербурга. Корейцы вызывали уважение своим трудолюбием и умением выращивать урожай даже в столь суровых условиях. А их кухня, вызывавшая поначалу потоки слез дичайшей остротой, вскоре полюбилась Ромаше пуще маминых пирожков, которые он первое время вспоминал с горькой тоской.

Но наибольший интерес у него вызывали японцы. С месяц назад он даже записался на уроки к одному мастеру борьбы дзюу-до, который наряду с борцовскими приемами обучал русских ребят своему языку и основам японской культуры. Хоть Ромаша был самым старшим из учеников, он нередко проигрывал поединки младшим ребятам. А чаще прочего одиннадцатилетнему Васятке Ощепкову, которого мастер не уставал хвалить и через пару лет обещал отправить в японскую школу Кодокан. Однако петербуржец не унывал – огромная и загадочная земля открывалась перед ним, и он просто не имел права не изучить все ее тайны.

Диаметрально противоположное восприятие действительности сказывалось на отношениях учителя и ученика. Юноша, год назад смотревший наставнику в рот, теперь порой дерзновенно высказывал собственное мнение. И частенько оно шло вразрез со взглядами на жизнь Казачкова. Безусловно, мнение бывалого публициста, знававшего еще мастодонтов из народовольцев, по-прежнему значило немало для Ромаши Мезольцева. Но все чаще он замечал, что отстает батенька от жизни – и чем дальше, тем больше. А Вадим, в свою очередь, просто физически ощущал, как тает его авторитет – словно скала из хрупкого песчаника под ударами тяжелых волн Татарского пролива. Хоть новости из Европы прибывали на Сахалин с существенным опозданием, страсти кипели столь же бурно, как и в столицах. Сторонник широкой внутрипартийной дискуссии, Казачков поддерживал своего давнего приятеля Юлия Мартова, а горящий юношеским задором Мезольцев, разумеется, числил себя ярым поклонником идей революционного террора. Из-за внезапно возникших разногласий в дуэте соратников отгремело немало баталий и был сломан целый лес копий. Вадим однажды в пылу ссоры чуть даже не выставил молодого человека с вещами на улицу, однако одумался, вовремя осознав, что ждет его в таком случае полнейшее беспросветное и очень пугающее одиночество. Внутрипартийные дела с той поры они по негласному договору старались не обсуждать. Тем не менее поводов для стычек хватало и без того. Вот и сейчас революционеры спорили о внешнеполитической ситуации вокруг империи, и градус полемики постепенно повышался – сообразно с количеством принятой внутрь горячительной жидкости.