Тараканов последовал совету опытного пассажира и через полчаса наслаждался мягким диваном второго класса.

Попутчик, коллежский асессор Иван Петрович Виноградов, всю дорогу болтал. Тараканову приходилось не только слушать, но и поддерживать разговор, так что поспать не удалось. Но была в болтовне попутчика и полезная сторона. Он рассказал про Петербург много интересного.

— Первой вашей заботой по приезду в столицу станет найти соответствующее вашим требованиям и средствам пристанище. Как только с поезда сойдете, к вам подбежит толпа комиссионеров гостиниц и меблированных комнат, они станут буквально рвать вас на части.

— А дороги ли гостиницы?

— Смотря какие. Первоклассные — от пяти рублей в сутки.

— Пять рублей! Господи, помилуй, да неужели так дорого?

— Ну это, говорю же вам, в первоклассном отеле, кроме того, в эту цену входит и завтрак, и обед.

— А нельзя ли найти что-нибудь попроще? Я несколько стеснен в средствах.

— Тогда вам в меблированные комнаты. Цена в них — рубль за номер, почти как во второразрядных гостиницах, но за эту цену вы будете иметь и завтрак, и самовар в любое время, и освещение без ограничений. Поверьте, если вы остановитесь в третьеразрядной гостинице за полтинник, в итоге потратите больше, там за любой шаг прислуги вам придется дополнительно платить.

— Ну, рубль в день при таких условиях я могу себе позволить.

— Тогда ищите комиссионера из «Пале-Рояль». Это меблированный дом на Пушкинской, рядом с вокзалом и Невским. Там за рубль в день отличные условия. В каждом нумере — электрическое освещение!

— Ух ты! А до Фонтанки далеко?

— Фонтанка большая, дом какой вам нужен?

— Семьдесят первый.

— Пешком — минут двадцать. А на извозчике за пять минут долетите. Больше тридцати копеек за такой конец не давайте.

— Скажите, а в баньку где сподручнее сходить?

— А там же, на Пушкинской, Мальцевские бани есть, весьма недурны. И стоят гривенник. Обедать вам удобнее в кухмистерских, они все неплохие, кроме греческих. Если вы своему здоровью не враг, в греческие не ходите. А лучше всего сходите в Гостиный двор, там внутри — прекрасная столовая. За сорок копеек накормят до отвала полным обедом.

В столицу прибыли точно по расписанию, в девять часов вечера. Иван Петрович высмотрел в толпе комиссионеров представителя «Пале-Рояля», передал в его цепкие руки Тараканова, просил заходить к нему на Галерную, но точного адреса не сказал, наверное, по забывчивости.

Тараканов расположился в гостиничной карете вместе с каким-то семейством, состоящим из супругов и двух маленьких сыновей. Ехали не более пяти минут. Ему пришлось сесть между мальчиками, которые прилипли к окнам, так что города из кареты он не увидел.

Остановились перед высоченным, аж в пять этажей, красивым зданием.

Комнату ему отвели на последнем, пятом этаже. Она была небольшой, но чистой и состояла из двух частей: гостиной и отделенной от нее альковом крохотной спаленки, в которой умещалась только кровать. Тараканов доел матушкины пирожки, первый раз в жизни вымылся в ванной, получил от коридорного замечание за то, что попытался прямо в ванной комнате постирать исподнее, сконфузился, ретировался в номер и завалился спать.

Утром Тараканов отправился на Фонтанку. «Пешком пройдусь, раз недалеко, тридцать копеек не лишние».

Он спросил дорогу у прохожего. Молодой человек в студенческой шинели и башлыке долго объяснял короткий путь, потом сам запутался в бесконечных «направо» и «налево», плюнул и показал самую легкообъяснимую дорогу:

— Сейчас идете на Невский, поворачиваете налево, идете до первой реки, где мост со статуями коней, потом… Вам какой дом?

— Семьдесят первый нумер.

— Так… Переходите мост и сразу налево. Около версты идти. Да и до моста с версту… Послушайте, возьмите извозчика!

Тараканов поблагодарил студента, но планы свои менять не стал.

Невский его оглушил. Такого великолепия он никогда не видел. Разглядывая фасады, Тараканов крутил задранной головой. Прохожим его приходилось обходить, многие по этому поводу вслух высказывали свое неудовольствие, а некоторые из этих многих — в весьма крепкой форме. Тараканов поминутно извинялся, но все равно на дорогу не смотрел, предпочитая наслаждаться столичной архитектурой. Он дошел до Аничкова моста, полюбовался скульптурами Клодта, пересек скованную ледяным панцирем реку и пошел по набережной. Сразу сделалось холоднее.

Хозяин фотомастерской Густав Антонович Янсон, ревельский немец, смотрел на фотографию Матильды всего лишь несколько секунд, гораздо меньше, чем до этого изучал полицейский билет Тараканова.

— Та, мне исвестен этот барышень. Она печаталь сразу дюшина карточки, а потом еще просил топечатать. Тоже дюшина. Это очень ретко кто делает. Я запоминаль.

— Давно это было?

— Не так тавно. Тва года насат.

— Скажите, а она сама за допечаткой приходила, или вы ей на дом носили?

— Сама она ходиль только когда я снималь этот портрет. Потом нет, приходиль горнишная с сапиской. А я посылаль мальшик, тот носил снимки.

— Стало быть, и адрес знаете?

— Та. Айн минут. — Фотограф достал из-под выручки большую книгу и стал ее листать. — Вот. Манешни переулок, том тесять, квартира шесть. Што этот барышень натвориль, если не есть секрет?

— От мужа сбежала.

— Я так и потумать.

Риск встретить в Манежном Зундштрема был минимальным, да и в квартиру он соваться не собирался, пошел сразу к старшему дворнику. Представившись, показал ему карточку.

— Живет у вас эта барышня?

— Матильда-то? Эко вы хватились! Съехала, год назад еще съехала.

— А куда?

— Куда — можно в домовой книге посмотреть.

— А из-за чего уехала, не знаете?

— Дык знаю, почему нет. Она, ваше благородие, на содержании здесь годов пять жила. А то, может, и поболее. Генерал один ее сюда привез, девочкой еще совсем. Года два она с ним прожила, и даже у них ребеночек родился. Только генерал ейный его не увидел — умер, не дождавшись рождения. Потом к ней много народу разного ездило, каких я тут закладок только не видел! А год назад один из ее ухажеров всех других отвадил.

— Это как же?

— А вот так: приедет кто к Матильде, он дождется его в подворотне и просит по-хорошему больше сюда не ездить. Вроде и не угрожал никому, не бил, а только все его послушались, все ездить перестали.

— Такой страшный?

— Страшный. Взгляд у него такой, в глаза иной раз посмотрит — до костей пробирает. Но барин хороший, на чаек от его милости я всегда получал. Ну так вот, походил он к Матильде с месяц, а потом увез ее. Куда — не ведаю.

Посмотрели домовую книгу. Крестьянка Матрена Митрофанова Иванова числилась выбывшей в Гельсингфорс.

«Зря только ездил. Все, ниточка оборвалась. Положим, имя здесь указано настоящее. Только сколько таких Матрен Ивановых в Империи? Миллион, наверное».

— А вы, если хотите поболее узнать, так у Надьки про нее спросите.

— У какой Надьки?

— Да у горничной ее бывшей. Она и посейчас в нашем доме служит, у других господ, в восьмом нумере.

На Надежду — хорошенькую девушку лет двадцати пяти — полицейский билет Тараканова не произвел никакого впечатления.

— Ой, неграмотная я, что у вас там написано, не знаю. А только если вы хотите от меня узнать что-нибудь антиресное, то не с того боку заходите.

— А с какого, Надежда? Скажите, дайте надежду!

— А вот с такого: винцом бы барышню попотчевали, сладеньким угостили, была бы вам надежда.

— Так это не вопрос! Где тут у вас ближайший винный погреб?

Тараканов купил бутылку мадеры, большую грушу дюшес и вновь позвонил в восьмую квартиру. Увидев угощение, барышня оживилась.

— Милости прошу на кухню.

— А господа не заругают?

— Господа в отъезде, кухарка ушла со двора, я одна хозяйничаю.

Выпили, закусили, еще выпили. Надежда раскраснелась, расстегнула ворот блузки и подвинулась поближе к Тараканову.