Заметив, что стук «ремингтона» прекратился, Шереметевский оглянулся на Шварца. Тот прислонился к стене и безвольно опустил голову.

– Иван Карлович, что с вами? Эй, Тихон! – крикнул начальник служителю. – Срочно беги за фельдшером.

Когда служитель убежал, Шереметевский набрал в рот воды из графина и прыснул на Шварца. Тот стал подавать признаки жизни. Прибежавший фельдшер, велев открыть окно, развязал ремингтонисту галстук и стал совать ему под нос дурно пахнущую ватку. Наконец Шварц окончательно пришел в себя.

– Что же это вы, любезный, размякли? – укоризненно покачал головой Леонид Алексеевич. – А третьего дня просили меня в надзиратели вас определить! Какой же из вас надзиратель? Надзирателям трупы взаправду видеть приходится, а вы от одного их описания чувств лишаетесь! Сидите уж на своем месте. Полегчало вам? Тогда давайте продолжать, там более ничего страшного не будет.

Сконфуженный Шварц щелкнул кареткой. Шереметевский вновь начал диктовать:

«Убив всех Симановых, хищники вынесли из избы железный сундук, в котором, по словам Николаева, должны были храниться деньги. В конюшне убийцы выбрали одну из шести лошадей, запрягли ее в сани, взвалили на них сундук, после чего поехали на станцию Дно. Поезд отходил в 6 часов утра, и потому они сильно торопились. Не доезжая до станции полторы версты, они остановились, сняли с саней сундук и, отнеся его в сторону, закопали в снег. Оставив затем лошадь на произвол судьбы, они поспешили на станцию. Через два дня на станцию Дно заехал Солнцев понаведаться, что говорят об убийстве; через несколько дней он вновь поехал туда уже с Васильевым, который сбрил бороду и переоделся в другую одежду. Они взяли с собою мешок, два зубила и свечку. Ночью они разыскали сундук, с помощью зубил открыли его и, при зажженной свечке, стали рассматривать его содержимое. По словам Васильева, денег оказалось всего 195 рублей, которые они и взяли, а две сберегательные книжки и разные документы оставили в сундуке. Оттащив сундук со старого места шагов на 70, они снова зарыли его в снег. В ходе дознания Васильев изъявил желание показать место, где они зарыли сундук. Для проверки его показаний мною на станцию Дно были отправлены полицейские надзиратели Кунцевич, Абакумов и Клейн. Сундук чинами вверенной мне полиции действительно был найден в присутствии понятых в том месте, которое указал Васильев. По факту обнаружения сундука, в соответствии с требованиями ст. 258 Устав. Угол. судопроизводства составлен надлежащий протокол, который к настоящему акту прилагается. По делу задержаны и содержатся под стражею Васильев, Царев, Демьянов (по кличке Ермак), Солнцев, Николаев, которые все, за исключением Солнцева, не признающего себя ни в чем виновным, сознались в том, какое каждый из них принимал участие в данном убийстве.

Дознание по этому делу производилось под моим личным наблюдением.

Начальник С.‐Петербургской Сыскной Полиции надворный советник Л. А. Шереметевский».

Через месяц Кунцевич, поглощенный мыслями о новом розыске, зашел в отхожее место. На конвой у дверей он не обратил внимания.

У ватерклозета стоял… Демьянов.

– Ну здорово, собутыльничек! – рявкнул каторжник и схватил сыскного надзирателя за горло.

Как потом выяснилось, Демьянова привели в сыскную фотографировать. Как особо опасный, арестованный был в кандалах. Конвоиры, зная, что в цепях далеко не убежишь, проявили излишнюю тактичность и отпустили убийцу справлять малую нужду без присмотра.

Кандалы-то и спасли жизнь Мечиславу Николаевичу. Надзиратель, уже теряя сознание, схватился руками за обе ножные цепи арестованного и резко дернул. Демьянов упал.

– Конвой! – сначала захрипел, а потом заорал Кунцевич.

Года два назад агент сыскного отделения и трое городовых пытались задержать карманного вора. Тот оказался парнем крепким, разметал полицейских по улице и скрылся. После этого градоначальник издал приказ о том, чтобы всякий нижний чин столичной полиции прошел курс обучения приемам борьбы. Сыскных небольшими партиями стали отправлять в полицейский резерв. Уделить много времени этой премудрости не получилось – у сыщиков и без учебы дел было выше крыши, но пару занятий Мечислав Николаевич посетил. На одном из них невысокий господин в партикулярном платье объяснял, как справиться с арестованным, закованным в кандалы.

– Хватаете обеими руками за цепи и резко дергаете! Только непременно сразу за две цепи! Тогда ни один не устоит, каким бы медведем он ни был. Можете мне поверить, господа!

Сейчас Кунцевич ему поверил.

Еще через месяц Демьянов совершил побег, когда его везли из ДОПРа в камеру судебного следователя.

В середине июля Кунцевича отправили в командировку – в Варшаву, в город детства. Не командировка это была, а одно удовольствие – всего-то и надо было забрать из местного сыскного шнифера Дановского и привезти его в столицу, в распоряжение судебных властей. Мечислав Николаевич представлял, как будет гулять по городу, как поест в каком-нибудь ресторанчике на Маршалковской журека или фляков по-варшавски, а потом выпьет в какой-нибудь кавярне прекрасного варшавского кофе.

Утром он довольно холодно попрощался с Сашенькой, взял приготовленный с вечера саквояж и на извозчике отправился на Варшавский вокзал.

Отношения с женой не ладились. После венчания ее словно подменили. Скромная и непритязательная учительница, которая могла и о музыке с литературой с мужем поговорить, и чулки заштопать, и белье выгладить, превратилась в барыню. Со службы она уволилась, спала до обеда, потребовала завести кухарку и большую часть скромного мужниного заработка стала тратить на наряды. Мечиславу Николаевичу то и дело приходилось ей напоминать, что он не шах персидский и даже не титулярный советник, она опускала глазки, соглашалась, а через день в дверь опять стучался приказчик из галантерейного магазина: «Извольте, сударь, счетик оплатить».

Вагон был новый, разделенный на купе, с длинными диванами, на которых можно было свободно вытянуться во весь рост. Его попутчиками оказалась пожилая супружеская пара варшавян. Они возвращались домой, переполненные впечатлениями о столице. Кунцевич как музыкой наслаждался их мазовецким говором и с удовольствием общался на родном языке. Но вечером дорожная идиллия была прервана – в дверь постучал обер-кондуктор:

– Прошу прощения, вы будете господин Кунцевич?

– Да.

– Вам срочная депеша из Петербурга, извольте получить.

Сыскной надзиратель распечатал конверт телеграммы и прочитал:

«Дановский убит попытке бегству тчк надобность командировки отпала зпт возвращайтесь как можно быстрее тчк Шереметевский».

«Вот и покушал супчика!» – разочарованно подумал Кунцевич. Без пятнадцати пять он вышел на перрон узловой станции Белая.

В Питер возвращался на пригородном, прождав его более часа. Поезд едва ехал, кланяясь каждому полустанку, да еще между Сиверской и Гатчиной пропускал литерный. В столицу прибыл около полуночи, а до дома добрался к половине первого.

Он не стал звонить, зная, что кухарка отпущена, достал ключ и стал нащупывать им замочную скважину. Из-за двери послышался мужской голос. Слов Кунцевич разобрать не мог.

«Демьянов? А что, адресок мой запросто мог узнать – «друзей» у меня хватает».

Кунцевич достал револьвер, взвел курок, перекрестился и потянул дверь на себя. В прихожей никого не было. В кабинете тоже. Голоса доносились из спальни. И голоса совсем не тревожные…

Он так и застыл на пороге спальни с поднятым вверх револьвером в руках. Опомнился, проглотил ком в горле и охрипшим голосом сказал:

– Я попрошу вас, милостивый государь, как можно быстрее покинуть мой дом. Вы, мадам, можете остаться до утра, но утром чтобы ноги вашей здесь не было. Когда устроитесь на новом месте, сообщите мне адрес, я пошлю вам отдельный вид [136].

Дождавшись ухода Сашенькиного кавалера, он сам ушел из дома и часа три бесцельно бродил по городу, потом пошел в сыскную, составил в надзирательской стулья, лег, укрылся старой шинелью и уснул.