Хлопоты братьев Масловых принесли результаты. Кто-то из тульских чекистов получил тысячу золотых рублей, и 6 ноября 1918 года Осип Григорьевич вышел из заключения по амнистии в честь годовщины Октябрьского переворота. Жена, встречавшая его у дверей тюрьмы, поначалу законного супруга не признала – голова амнистированного врага народа была совершенно седой.

– Хватит, пожили при новой власти, пора и честь знать. Поедем к дядюшке, в Юрьев!

– В Юрьеве немцы.

– Ну и что? Я тоже немка, и сын твой немец наполовину.

– Не пустят нас туда.

– А мы никого спрашивать не будем. Я слышала, что в Петербурге можно найти проводника в Финляндию, а оттуда до Эстляндии – рукой подать.

– А мать?

– А что мать? И мать возьмем.

– Она не поедет.

– Ося! У нас денег выкупать тебя больше нет. А большевики про тебя не забудут. Сегодня – амнистировали, завтра – репрессируют. Ты посмотри на себя – только кожа и кости остались, ты в следующий раз и месяца в тюрьме не протянешь. Но месяца тебе и не дадут – сразу к стенке поставят. Едем!

Разговор происходил в самой маленькой комнате тульского дома Тараканова. Точнее – его бывшего дома. Декретом от 20 августа частная собственность на недвижимость в городах с населением свыше 10 000 человек была отменена. Из собственника Тараканов превратился в квартиронанимателя, и полагалось ему не более 6 квадратных аршин на одного члена семьи. Поэтому Осип Григорьевич с супругой довольствовались комнатой, в которой раньше жила кухарка.

Тараканов докурил папиросу и решительно махнул рукой:

– Едем! Но сначала надо с матерью поговорить.

– Ну разумеется, нам же в любом случае в Каширу ехать – Ваньку забирать. Только давай я одна съезжу, а? Вдруг на Трубицына наткнемся?

– Одну я тебя не пущу.

Мать не поехала. Он уговаривал ее несколько часов, приводил кучу доводов, грозил, давил на жалость. Мать внимательно слушала, кивала, но ехать отказалась категорически:

– Вы, детки, езжайте, вам и впрямь тут делать нечего. А я уж останусь. Куда мне на старости лет? Да и с хозяйством что делать? Ведь не брошу я его. Езжайте, авось через пару-тройку лет в стране поспокойней станет, свидимся.

До Петербурга добирались почти двое суток – поезд полз, как старая черепаха, и через каждые пятьдесят верст устраивал себе многочасовой отдых. Поместив жену и сына в гостиницу на Лиговке, Осип Григорьевич пошел на Гороховую.

Кунцевича он застал дома. Бывший чиновник для поручений расчувствовался, обнял гостя и даже прослезился.

– Какими судьбами, Осип Григорьевич?

Тараканов цель приезда в бывшую столицу империи решил открыть сразу:

– Мечислав Николаевич, не знаком ли вам кто-нибудь, кто может переправить меня с семьей за границу? Я заплачу.

– Бежать решили? А помнится, при последней нашей встрече вы убеждали меня, что советской власти скоро конец. Переменили мнение?

– Видимо, вы были правы, народу нынешняя власть нравится, а значит, она всерьез и надолго.

– А я что вам говорил? Что же мы на пороге стоим, пойдем в кабинет.

В квартире было холодно, поэтому пальто Тараканов снимать не стал, да и хозяин был в верхней одежде.

– Я смотрю, вы до сих пор без соседей живете. Как вам удалось избежать уплотнения? – спросил Осип Григорьевич.

Бывший начальник ухмыльнулся:

– Управдом многим мне обязан, поэтому пока живем вдвоем с Таней во всей квартире. Прислугу я рассчитал. А не хотите ли водочки?

Тараканов не отказался. Хозяин отодвинул занавеску и снял с подоконника бутылку.

– Подоконник вместо ледника использую. Как вы, видимо, изволили заметить, топят у нас в доме весьма плохо. Но в этом есть определенные преимущества – продукты можно хранить прямо в комнате, не боясь, что они испортятся. Правда, в последнее время это преимущество сошло на нет, в связи с отсутствием предмета хранения. Да-с. Поэтому к водке могу предложить только ржаной хлеб.

Хозяин и гость выпили.

Кунцевич пристально смотрел на Тараканова, а потом махнул рукой.

– А, двум смертям не бывать, а одной не миновать. Откроюсь я вам. Да и сердце мне подсказывает, что не обманываете вы меня и не «черезчуркой»[62] посланы. Вам, коллега, повезло, вы обратились и по адресу, и своевременно. Слушайте. После вашего последнего визита я скупкой драгоценностей заниматься не перестал – систему конспирации улучшил и продолжил. К осени мне удалось скопить деньжат, и я, как и вы, стал подумывать о бегстве за кордон. Проще всего отсюда податься в Финляндию – она начинается всего лишь в тридцати верстах от Петрограда. Переводят через границу чухонцы, и буквально неделю назад я был представлен одному профессиональному контрабандисту. Он берет по пятьсот марок с человека.

– За себя, жену и сына я могу дать четыреста золотых рублей.

– Сколько лет вашему ребенку?

– Пять, в январе шесть будет.

– Я думаю, что такому малышу полагается скидка, следовательно, в четыреста рублей уложитесь. Отправляемся послезавтра. Вам придется немного переменить гардероб. Сходите на рынок, купите себе чухонскую шапку, вязаный шарф, супруге – бабье пальто и пуховый платок. Много вещей с собой не берите, не более одного заплечного мешка. Никаких чемоданов! Встречаемся послезавтра, в семь утра, на углу Гороховой и Садовой, на остановке трамвая. Поедем на Финляндский вокзал. Билеты на поезд до Белоострова купите заранее. Со мной и моей супругой не общайтесь, мы должны казаться незнакомыми. Садитесь в тот же вагон, что и я, но ко мне не подходите. Если остановит патруль, говорите, что едете в деревню за хлебом.

На улице было сыро и холодно, шел дождь со снегом, невыспавшийся Ванька хныкал. Кунцевича, одетого в нагольный полушубок, Тараканов едва узнал, а жена коллежского советника выглядела так, как будто только вчера приехала в столицу из глухой новгородской деревни. Впрочем, и в стоявшей рядом с Осипом Григорьевичем крестьянке самый придирчивый взгляд не смог бы узнать баронессу фон Клопп.

Они простояли на остановке минут 10–15, пока тишину пустых улиц не нарушил звук приближавшегося трамвая. В вагон едва втиснулись.

Когда трамвай доехал до вокзала, Тараканов чуть не потерял Кунцевича из виду и потом шел за ним на небольшом расстоянии. Вход на платформу преграждали полдесятка красногвардейцев, проверявших билеты и пассажиров. Семейство Тараканова не вызвало у них никаких подозрений.

Поезд, состоявший из нескольких товарных вагонов, прицепленных к допотопному паровозу, уже стоял у платформы. Тараканов подсадил в теплушку жену, передал ей Ваньку, потом влез в вагон сам. Внутри было темно, свет шел только от маленькой, раскаленной докрасна железной печки, стоявшей в центре вагона. Пахло немытым человеческим телом и мокрыми портянками.

Найдя себе и семье свободное место, Осип Григорьевич прислонился к стене и закрыл глаза. По другую сторону от него сидел молодой финский крестьянин.

Поезд должен был отправиться в восемь, но отошел от платформы только в половине десятого и поехал не быстрее полудохлой извозчичьей клячи, поминутно, без всяких видимых причин, останавливаясь. Расстояние, на которое в довоенное время требовалось полтора часа, было преодолено им только к трем пополудни.

Наконец пассажиры задвигались, стали застегивать пальто и натягивать шапки. Поезд остановился. Спрыгнув на перрон, Тараканов взял у Насти спящего Ваньку и резко обернулся, боясь потерять из виду Кунцевича. Прямо перед ним стоял молодой солдат.

– Эй, чухна, осторожней! Онко синула тупакка?[63]

– Ta ei suitseta[64], – ответила солдату выпрыгнувшая из вагона Настя

– Чего?

Тараканов пришел в себя.

– Неет тапак.