– Что же, его на пустом месте обвиняют?

– Дело в том, что комиссаром того участка, куда был первоначально препровожден Тараканов, служит некто Булгаков, бывший уголовный, которого Тараканов в свое время арестовывал. Свел личные счеты.

Рогов побелел и сжал зубы:

– Я попрошу вас, Карл Петрович, выбирать выражения. Многие из нынешних руководителей при прежнем режиме отбывали наказания в тюрьмах и на каторге, например – ваш покорный слуга. И даже те из моих товарищей, кто был осужден за уголовные преступления, в тюрьмах, под влиянием большевиков, перековались и стали идейными борцами. А уж на такую низость из них мало кто способен.

Маршалк промолчал.

– А что, этот Тараканов и впрямь неплохой сыщик? – спросил комиссар.

– Вам про дело Камышкина-Семинариста не приходилось слышать?

– Ну как же, читал в свое время в газетах.

– Открытие шайки Камышкина – заслуга прежде всего Тараканова. Булгаков, кстати, из этой шайки. А у Тараканова и других успешных дел множество. Я могу справочку подготовить.

– Подготовьте.

Когда Маршалк вышел из кабинета, Рогов крутанул ручку телефона и попросил соединить его с ВЧК, с товарищем Петерсем.

– Здравствуй, Яков. Нет, не нашли еще, но найдем, не переживай. Я понимаю, я все понимаю. И у меня по этому поводу разговор, не телефонный. Я подъеду?

Камера находилась на втором этаже следственного корпуса. Это была большая казарменного вида комната с двумя окнами, забранными крепкими решетками. От межоконного простенка до середины камеры тянулся грязный стол. Вдоль обеих боковых стен располагались ряды нар – тяжелых железных рам, обтянутых грубым брезентом. Нары днем должны были подниматься и прикручиваться к стене, но надзиратели дневному лежанию не препятствовали, поэтому нары никто не убирал. Ни одеял, ни подушек не было – все прихватили с собой бывшие сидельцы, когда с революцией вышли на свободу.

Как ни странно, кормили сносно – в щах даже попадались кусочки мяса, правда, микроскопические. В день полагалась одна часовая прогулка.

В камере периодически появлялись новые лица и также периодически исчезали старые. Какова была их судьба, оставалось только догадываться. Было страшно.

Жена приехала шестого и с легкостью, предъявив только метрику о браке, добилась свидания. Переговариваться полагалось через решетку, но Настя сунула дежурному надзирателю золотую десятку, и он отвел их в пустую камеру.

Все полтора часа встречи жена горько плакала и до того нагнала на Тараканова тоски, что он был рад, когда свидание наконец закончилось. Жена попросила подробно рассказать ей про обстоятельства ареста, пояснив, что так велел Герасим Ильич Фокин. Он же рекомендовал защитника не нанимать, понапрасну не тратиться и обещал сделать все возможное для освобождения бывшего коллеги.

Вернувшись в камеру, Тараканов угостил двоих из сидельцев, с которыми успел подружиться, принесенным женой жареным судаком, и завалился на нары.

10-го в шесть утра надзиратель выкрикнул его с вещами на выход. Тараканова погрузили на автомобиль (почему-то с красным крестом на борту) и отвезли на Лубянку. Там чекист вернул ему саквояж с продуктами и сообщил, что он освобождается.

– Советская власть решила дать вам шанс, Тараканов. И имейте в виду, что если вы доверие народа не оправдаете, то мы с вами опять встретимся. И встреча наша будет сильно отличаться от сегодняшней. Вот вам пропуск и предписание. Езжайте на Гнездниковский к товарищу Маршалку. Он объяснит вам, что нужно делать. Прощайте, я надеюсь.

Ошарашенный Тараканов вышел на Лубянку и побрел, куда глаза глядят. У Большого театра он чуть не попал под извозчика. Только тогда Осип Григорьевич опомнился, сориентировался и поспешил к бывшему дому градоначальника.

– Вот такие вот дела, Осип Григорьевич. Все теперь исключительно от вас зависит. Раскроете этот гранд, все у нас с вами будет хорошо, ну настолько, насколько это при нынешней жизни возможно, а не раскроете – боюсь, придется вам в тюрьму возвращаться. А может быть, и мне вместе с вами. Сейчас езжайте на место происшествия, я строго-настрого наказал Кузнецову там ничего не трогать, ресторан закрыть и никого туда не пускать. Вот вам значок. Теперь вы – агент Московской уголовно-розыскной милиции. Фокина с собой возьмите. Вопросы есть?

– Да, Карл Петрович. Я вот сыру четвертого числа купил, полтора фунта. Как вы думаете, его сейчас можно есть или он испортился?

Маршалк недоуменно посмотрел на Тараканова.

– Вам бы отдохнуть, Осип Григорьевич, на Воды съездить. Но это после.

– После чего?

– После победы мировой революции. А пока поезжайте в ресторан Кузнецова.

Фокин ждал его в коридоре. Подойдя к Герасиму Ильичу, Тараканов сжал его в объятиях.

По дороге новоиспеченный красный сыщик заглянул на почту и отбил в Каширу телеграмму: «жив зпт здоров зпт свободен зпт подробности письмом тчк».

Заведение потомственного почетного гражданина Никанора Ефимовича Кузнецова находилось у черта на куличках – у самой Преображенской заставы и снаружи имело вид самый непрезентабельный. Помещался ресторан в полуподвале старого кирпичного дома о двух этажах и никакой вывеской снабжен не был. Спустившись по склизким каменным ступенькам в нишу, посетитель самостоятельно открывал массивную деревянную дверь, обитую оцинкованным железом, и… попадал в сказку.

Огромная зала была убрана и меблирована с отменным вкусом. На небольшой сцене по вечерам играл струнный квартет и пела не особо голосистая, но весьма миловидная барышня. Справа от входа помещалась буфетная стойка. В соседнем помещении, у входа в которое всегда находился облаченный во фрак детина саженного роста, располагалось несколько ломберных столов. По мелочи здесь не играли. Несмотря на сухой закон, недостатка в горячительных напитках заведение не испытывало. И подавали здесь отнюдь не «ханжу». Правда, счет за ужин неподготовленного посетителя мог сразить наповал. Слава Богу, неподготовленные сюда не ходили.

У входа в ресторан субинспектор Фокин и агент Тараканов увидели солдата с винтовкой с примкнутым штыком.

– Проходите, граждане, закрыто заведение, – грозно потребовал служивый.

– Свои, братишка. – Фокин предъявил часовому мандат.

Хозяин, тучный сорокалетний господин в прекрасно сшитом костюме, излучал самодовольную уверенность:

– Наконец-то явились!

Тараканов и Фокин промолчали.

Зайдя в ресторан, Осип Григорьевич стал внимательно разглядывать пустую обеденную залу. На столиках сохранилась сервировка вчерашнего ужина, некоторые стулья валялись на полу. Хозяин строго следовал приказу сохранять обстановку места происшествия без изменений. Взгляд сыщика зацепился за стоявшую на краю буфетной стойки вазу с фруктами, которую венчало большое надкушенное яблоко. Тараканов взял его в руки, повертел и положил обратно в вазу:

– А что, хозяин, есть ли у тебя коньяк?

Кузьмин удивленно посмотрел на сыщика.

– Вы что, столоваться сюда пришли или бандитов искать?

– Бандитов я, считай, уже нашел, поэтому не грех и постоловаться.

Хозяин недоверчиво ухмыльнулся.

– Не веришь? Вот лежит в вазе яблочный огрызок. Кто его туда мог положить? Гость? Мог, конечно, с пьяну-то, но буфетчик его тогда тут же бы и убрал. А раз не убрал – значит, не до этого было. Правильно? Правильно. А из этого выходит, что яблоко пробовал кто-то из налетчиков.

– Точно. Один из бандитов у буфета стоял и нас с буфетчиком на мушке держал. Он-то яблоком и угостился. Еще, гад, сказал, что оно кисловато! А у меня все яблочки – высшей сортировки.

– А хочешь, я тебе скажу, как этот громила выглядел? Рыжий такой паренек, лет тридцати пяти, щербатый? Так?

– Так! – удивлению ресторатора не было предела.

– Это Фемистокл Пастухов, более известный в определенных кругах как Фимка-Оболтус. Налетчик. В тринадцатом году я при задержании собственноручно выбил ему правый резец и поломал левый. С тех пор у него характерный отпечаток зубов. Правда, он сейчас на каторге должен быть, да, видать, новая власть освободила. Поэтому неси коньяк, гражданин купец.