Не успел Лука Дмитриевич закончить фразу, как с улицы послышался винтовочный выстрел, потом еще один, потом еще. Сыщики бросились к окнам.

– Что там у вас? – крикнул коллежский регистратор, наполовину высунувшись из окна.

– Кажись, убег, ваше благородие, – ответил снизу казачий приказный. – Мишке прямо на голову свалился, потом через забор сиганул, и нет его.

– У, олухи! – зарычал Колмаков. – Неужели не зацепили?

– А Бог его знает! Можа, зацепили, а можа, нет. Ловок он, черт. – Приказный говорил совершенно спокойным и безразличным голосом. Результаты полицейской операции казачков волновали мало.

По ту сторону забора нашли кровавые пятна, видимо, чья-то пуля все-таки достигла цели. Чемодан с нереализованными фальшивыми сторублевками хозяин далеко не прятал – он лежал под его кроватью. Видимо, за полгода, прошедшие с момента задержания Дунаевского, Копытин совершенно успокоился. По этой же причине с лесной заимки в Благовещенск вернулась и Саянина. А убежавшим от казаков неизвестным мог быть только Давид Абрамович Рохлин.

Его следов пока найти не удалось. Полицмейстер, которого Кунцевич, пользуясь положением столичного ревизора с чрезвычайными полномочиями, объявил чуть ли не пособником бандитов, из кожи вон лез, стараясь реабилитироваться. Он проявил недюжинную энергию и способности, велел всем чинам благовещенской полиции выучить приметы разыскиваемого наизусть и хватать любого мало-мальски похожего. Участки наполнились пятидесятилетними мужчинами, которых черт надоумил сбрить усы и бороду. Их пачками доставляли в арестный дом на опознание Саяниной и Лещинскому. Околоточные и городовые шерстили городские притоны, надзиратели Колмакова напрягли свою агентуру. Был организован строгий контроль на пристанях, после чего полицмейстер побожился, что Рохлин ни вверх, ни вниз по Амуру уплыть не сможет. Однако и без пароходов путей из города хватало – можно было податься в тайгу, уйти на лодке на китайскую сторону или вверх по Зее. Несмотря на все принятые меры, надежды на скорую поимку Давида Абрамовича таяли.

Саянину допрашивал Кунцевич, и через полчаса любезной беседы довел ее до полного сознания. Певица плакала у него на плече и так подробно обо всем рассказывала, что ее иногда приходилось перебивать.

К удивлению Тараканова, Копытин тоже долго не продержался. С пристани его повезли не в участок, а на угол Иркутской и Благовещенской – в полицейское управление города. После того как полицмейстер демонстративно не подал ему руки и отвернулся, Иван Павлович начал говорить.

И Саянина, и Копытин полностью подтвердили рассказ Левальда-Левенталя. После того как Дунаевский рассказал купцу о беглом поселенце-гравере, благовещенский миллионщик решил прибавить к своим миллионам еще парочку. Левенталь так быстро поддался на шантаж, будто давным-давно ждал подобного предложения. Единственное, в чем купец никак не желал сознаваться, – это в организации убийства балалаечника и покушения на Тараканова.

– Ни сном ни духом я про то не знал, вашество, вот вам крест святой! – истово осеняя себя крестным знамением, божился купец, подобострастно глядя на Кунцевича. – Ни сном ни духом! Да разве ж я стал бы! Я ж Емелькину игру оченно любил, часами мог слушать! У меня батюшка, царство ему небесное, так же играл. Бывало, сядет на завалинку, как начнет тренькать, так вся деревня у нашей избы собирается.

– Вы про своего папашу потом мне расскажете, а сейчас извольте ответить, кто таков ваш приятель господин Рохлин?

Копытин мигом замолчал. Лицо его помрачнело.

– Он, он это, аспид, все устроил, Давидка, черт его унеси! Господи, чего мне дураку не хватало, зачем я этого жида послушал!

– Расскажите про Давида Абрамовича поподробнее, пожалуйста.

Но купец замкнулся и ничего путного про Рохлина не рассказал. Утверждал, что познакомился с ним случайно, несколько лет назад в каком-то саду в Петербурге, когда ездил туда свататься. По повадкам было видно, что человек этот бедовый, жизнью битый, при деньгах. В позапрошлом году перед самым закрытием навигации Рохлин неожиданно появился в Благовещенске и попросил пустить его пожить на некоторое время. Копытин согласился – Давид Абрамович и винтил[52] прекрасно, и выпить был не дурак, и анекдотов знал множество – не приживала, а подарок для скучающего в захолустье миллионера. К тому же по своим счетам нежданный гость всегда платил сам. Якобы именно он предложил организовать производство поддельных кредитных билетов, а когда в Благовещенске это сделать не удалось – предложил перенести «фабрику» за границу. В Париж он отправился первым, чтобы освоиться и сделать заказы на необходимое оборудование, список которого ему предоставил Левальд. Деньги продавали как в Сибири, так и в Мачжурии, Иван Павлович назвал несколько фамилий оптовых сбытчиков. После провала Дунаевского в Александрове компания притаилась: сбыт фальшивок приостановили, Рохлин и Саянина спрятались на одной из копытинских таежных дач.

По глазам Копытина было видно, что про Рохлина он знает гораздо больше, чем рассказывает, но Кунцевич решил события не торопить, отправил купца в камеру и вернулся к допросу певицы:

– Расскажите мне про господина Рохлина, Наталья Патрикеевна.

Певица опустила глаза:

– Я про него мало что знаю.

– Наталья Патрикеевна, не надо со мной играть! До этого вы были вполне откровенны, так зачем теперь начинать юлить? Зачем ухудшать свое и без того плохое положение?

Саянина сидела, вжав голову в плечи.

– Я не юлю, я и вправду с ним плохо знакома.

– Ну что ж, не хотите говорить, не говорите. Хотя какой смысл вам запираться? Какой смысл страдать за другого человека? В ближайшее время мы отправимся в Первопрестольную, ведь именно там проводится следствие по вашему делу. Ехать до Москвы две с лишним недели. И это время можно провести по-разному: или в каюте и купе второго класса, или в арестантской теплушке. Вам как предпочтительнее?

Певица умоляюще посмотрела на Кунцевича. Ее глаза наполнились слезами.

– Ну, ну, будет! Я же не зверь, постараюсь обеспечить вам комфортное путешествие. Но только и вы должны быть со мною откровенны.

– Это страшный человек, Мечислав Николаевич, страшный! Если он узнает, что я про него сболтнула лишнего, он меня убьет!

– Откуда же ему узнать? Вы же ему не скажете? А я тем более.

Наталья Патрикеевна подумала-подумала и рассказала все, что ей было известно о господине Рохлине.

Оказалось, что Давид Абрамович имел над миллионщиком какую-то непонятную власть. Явился в его дом незваным гостем, а вел себя – как хозяин. Спал до полудня, днем ходил по магазинам, а вечерами кутил в ресторанах, а Копытин ни слова ему поперек не говорил, только успевал счета оплачивать.

– И не Давид он никакой, не Абрамыч! – выпалила вдруг Саянина. Выпалила и тут же осеклась.

– Это почему же вы так решили? – не дал ей опомниться Кунцевич.

Наталья Патрикеевна отвела глаза в сторону и опять заплакала:

– Была я с ним… – Певица запнулась. – Елда… елда у него не как у жидов, не обрезанная. И еще: у них с Иваном наколки одинаковые, вот здесь, – Саянина показала на правое предплечье.

Кунцевич вернулся к Копытину, велел ему снять пиджак и сорочку, долго разглядывал татуировку, а потом приказал фотографу сыскного отделения сфотографировать ее.

– Ну-с, друзья, – сказал он Тараканову и Колмакову, разглядывая свежеотпечатанный снимок, – дело с каждым часом становится все запутаннее и запутаннее. Перед нами ясный, отчетливый знак Карийской каторги. Выходит, Иван Палыч и Давид Абрамыч в свое время отбывали там наказание. А коль лже-Рохлин так успешно шантажирует господина Копытина, то получается, что последний покинул место отсидки вопреки действующим узаконениям, сказать проще – убежал. Я его, конечно, про это обстоятельство сейчас попытаю, но боюсь, успеха не достигну.

– А зачем пытать? – удивился Тараканов. – Дактилоскопируем Копытина, бертильонируем, пошлем карточки в регистрационные бюро тюремного ведомства и родного департамента и узнаем его личность!