– Так поедем вместе! – сразу повеселела Люся.

– Мне надобно ехать в другую сторону – вверх по Зее, на золотоносные прииски. Там барышням не место.

– Отчего же?

– Пароход, который идет на прииски, не имеет ни первого, ни второго класса. Только третий и четвертый.

– Четвертый, это как? – удивилась Люся.

– Пассажиры, едущие четвертым классом, обязаны на каждой пристани грузить на пароход дрова[42].

Девушка недоверчиво улыбнулась:

– Шутите?

– Нет-с. Можете меня проверить – сейчас пойдем за билетами, и вы в кассе сами справитесь.

Люся опустила голову, а потом сказала:

– Я согласна таскать дрова.

– Вы-то может и согласны, вот только я не согласен. Подумайте, что станет с вашими ручками после такой поездки! Да вас не то что на сцену, вас в театральный кружок не возьмут.

– А здесь вас подождать нельзя? – Люся была до того растеряна, что Тараканов смутился.

– Я могу задержаться там и до осени.

– До осени! Так долго…

– Езжайте домой, Люся, а я к вам приеду. Как с делами расправлюсь, так обязательно приеду.

– Обещаете?

– Слово коммерсанта.

– А я вас буду ждать! До осени, до зимы, до следующей весны, если понадобится. Буду ждать, как Пенелопа ждала Одиссея. – Голосок девушки дрожал. Она уже придумала себе новую роль, превратившись из коварной обольстительницы в вернейшую из жен.

Осипу Григорьевичу едва удалось сохранить серьезную мину.

– Пойдемте гулять, а вечером отметим ваш отъезд в ресторане.

Фрейлейн Роза постоянно была окружена толпой поклонников, к ней нельзя было пробиться. Сначала она сидела в большой компании, потом выступала, потом опять пила за столиком с благовещенскими сильными мира сего. Осип Григорьевич уже потерял всякую надежду поговорить с ней, когда в один из перерывов она внезапно сама подошла к его столику.

– Здравствуйте, Людвиг Теодорович! Как поживаете? – Говоря это, она смотрела не на Тараканова, а на его спутницу. – А у вас есть вкус. Какая она молоденькая и славненькая! Глазки, как у мышонка.

Тараканов хотел возразить, что связался с Люсей при ее, Розином, активном участии, но не успел. Певица приблизилась к нему вплотную и сказала тихо-тихо:

– Он уехал. Приходите в три ночи. Я живу в восьмом нумере, во втором этаже. Мои окна выходят во двор, я отворю вам створку.

Проговорив это, Роза тут же отошла и, приняв приглашение каких-то купцов, села к ним за столик.

– О чем вы с ней шептались? – требовательно спросила «супруга».

– Ни о чем.

Люся встала:

– Мне здесь наскучило, едемте домой!

Когда они гуляли по Благовещенску, Тараканову несколько раз попалась на глаза парочка праздно шатавшихся мастеровых, которым в середине буднего дня в центральной части города делать было совершенно нечего. Не будучи искушенным в филерском ремесле, коллежский секретарь не мог достоверно определить, слежка это или нет, но ночью рисковать не стал – вышел из номера не через дверь, а через окно. Не стал он брать и извозчика – полторы версты, отделявшие его номера от «России», молодой человек преодолел за пятнадцать минут.

На улице было свежо, и он сразу заметил единственную открытую створку. Вот только находилась она на расстоянии двух саженей от поверхности земли. Осип Григорьевич поозирался, побродил вокруг да около, но ничего лучшего, чем бросить в окошко камушек, не придумал. Как только стекло звякнуло, в оконном проеме появилась женская головка, а потом вниз полетели связанные узлом простыни. Сыщик недоверчиво подергал импровизированную лестницу и, проклиная в душе свою службу, полез наверх.

Как после близости с женщиной спросить ее про другую женщину? И спросить так, чтобы она не влепила тебе пощечину и не потребовала немедленно убираться вон?

Осип Григорьевич рассуждал так: любовница Дунаевского пела в гостиничном ресторане, в котором сейчас выступала Роза. Пела долго, и наверняка имела среди персонала как врагов, так и приятелей. Многие из этих людей служили до сих пор и могли рассказать что-нибудь интересное про Наталью Патрикеевну. Что-нибудь про нее и про ее сердечного друга. Больше всего сыщика, конечно, интересовала информация про связи управляющего и певицы с благовещенскими «тузами». Сам расспросить гостиничный и ресторанный персонал он не мог – во-первых, это его сразу бы раскрыло, а во-вторых, вряд ли кто-нибудь из обслуги стал бы с ним откровенничать. Надо было найти такого человека, расспросы которого о Саяниной ни у кого бы не вызвали подозрений. Роза на эту роль подходила идеально. Оставалось только каким-нибудь способом заставить ее сотрудничать. За окнами начинался рассвет, надо было уходить, а как это сделать, Тараканов пока так и не придумал.

– Шикарный у тебя номер, – сказал он, стоя перед зеркалом и застегивая жилет.

– Шикарный. Лучший во всей гостинице. Отдельная горничная мне прислуживает. В ресторане я могу бесплатно брать все, что захочу. Вещей – полный гардероб вчера накупила. А еще халат вот этот. Халат тебе нравится? – спросила Роза, повернувшись кругом.

Осип Григорьевич заметил, что на обеих ее ногах красуются синяки.

– Хороший халат, – ответил Тараканов.

– Хороший. Я его не покупала, он мне в наследство достался.

– От кого? – спросил коллежский секретарь удивленно.

– А от той, которая раньше в этом номере жила. Ты представляешь, что эта скотина учудила? Привез меня к себе, сделал, как смог, – звезда брезгливо поморщилась, – свое дело кобелиное, потом достает из сундука халат и мне презентует. Примерь, говорит, он тебе должен быть впору. Я примерила. Носи, говорит, Наташка всегда меня в нем провожала, и ты провожать будешь. Оченно, он так и сказал «оченно», мне бабы в ём нравятся. Представляешь! Он мне халат прежней своей лахудры подарил! Сволочь!

– А кто она была такая? – поинтересовался Осип Григорьевич, услышав слово «Наташка».

– А то же, что и я. Мне девочки наши все про нее рассказали – пела здесь, в ресторане. Пела и с Иваном Павловичем дружила. Потом он ее выгнал. Только не была, а есть. Вчера вечером она ко мне прямо в гримерку явилась.

– Наташка? – не смог сдержать удивления сыщик.

– Наталья Патрикеевна. Пришла, вся расфуфыренная, пава павой. И кричит с порога: «Ванечка, как с приисков вернется, так тебя сразу и выгонит. Он меня одну любит. А не погонит, так я сама тебя кончу». Я таких дерзких особ терпеть не привыкла, ну и ответила. Слово за слово, дошло у нас до драки. Вон – синяки, видишь. Зато у нее вся морда расцарапана! Еле она от меня убежала. – Роза замолчала, ожидая дальнейших расспросов любовника. Но тот тоже молчал.

– Чего молчишь? – не вытерпела она.

– Тебя как зовут?

Фрейлейн Роза долго смотрела на Осипа Григорьевича широко открытыми глазами и наконец сказала:

– Клава. Клавдия.

– Небось из дома с подпоручиком сбежала?

– С корнетом.

– Нравится тебе такая жизнь?

– Не нравится.

– А чего же тогда?

– Не смогу я теперь по-другому.

– А ты попробуй.

– Пробовала, не могу.

– Клава, мне очень надо знать, где найти Наталью Патрикеевну.

Она опустилась на разворошенную кровать, прислонилась к спинке и засмеялась:

– Вот я дура, вот дура! Я-то думала…Ты из кого будешь, из блата или наоборот?

– Наоборот.

– Ну да, по тебе видно… Если смогу, узнаю. – Она говорила тихо, упавшим голосом. – Как узнаю, так сообщу. И не приходи ко мне больше.

Осип Григорьевич надел пиджак, пальто, шляпу и полез в окно.

Он мягко спрыгнул на землю, пересек обширный двор и вышел в переулок через калитку. Сыщик не заметил, что за ним пристально наблюдает высокий человек в черкеске.

Пароход «Джон Коккерил» Амурского общества пароходства и торговли отходил на Сретенск в девять утра. Всю дорогу до пристани Люся с Таракановым не разговаривала. Осип Григорьевич был несколько озадачен такой переменой в поведении девушки – перед сном она с ним попрощалась вполне тепло. Причина выяснилась уже в каюте второго класса. Как только коллежский секретарь запихнул Люсину корзину под шконку и выпрямился, так получил пощечину.