Три ночи подряд, когда предполагалось, что все уже спят глубоким сном, я обходил палаты и предлагал свой товар. Трех ночей хватило, чтобы я продал все до последней сигареты, и пять лир превратились в пятнадцать — ровно столько мне и нужно было.

— Я передумал, господин майор, — сказал я майору Маттиоли на другой день. — Я бы все же не отказался съездить в Реканати.

По воинскому проездному билету я мог ехать только в скором поезде. Покинув Неаполь поздно вечером, я приехал рано утром в Рим. Еще задолго до восьми часов я прогуливался перед центральной телефонной станцией, ожидая, пока Ида придет на работу. В девять она все еще не появлялась. Наконец, не выдержав, я пошел на станцию и спросил о ней.

— Она уже несколько месяцев не работает здесь, — сказала мне одна из девушек. — Мы не знаем, что с ней случилось. В последнее время она была какой-то странной.

Встревоженный, я побежал к ней домой. Ее мать встретила меня ледяным взглядом.

— Иды нет, — сказала она. — Прошу вас, уйдите.

— Скажите, где я могу видеть ее? — взмолился я.

— Боюсь, что это невозможно.

— Но я должен видеть Иду! Понимаете, мне нужно видеть ее! Я специально приехал в Рим. Прошу вас, позвольте мне увидеть ее только раз!

— Ида в больнице. У нее сильное нервное истощение. И мы очень обеспокоены. Доктор категорически запретил всякие визиты. Малейшее волнение по любому поводу может причинить ей много вреда. А теперь уйдите, пожалуйста.

Слезы текли у меня по щекам. Я даже не пытался сдержать их. Мне хотелось хоть как-нибудь тронуть сердце этой женщины.

— Хорошо, — согласился я. — Но скажите мне хотя бы, где она лежит, чтобы я мог послать ей цветы.

Слезы подействовали. Очень неохотно она все же дала мне адрес. Это была маленькая частная клиника на виа Джаниколо.

Я положил букетик цветов на кровать и ждал, что Ида улыбнется, заплачет или откроет мне свои объятия. Но Ида отвернулась от меня.

— Ида, дорогая, это я.

— Зачем ты пришел? — спросила она наконец. Голос у нее был усталый и слабый, звучавший, словно далекое эхо.

— Ты перестала писать, и я понял, что должен приехать.

— Но разве ты не понимаешь, — устало промолвила она, — что это уже ничего не изменит? Все кончено. Я уступила.

— Что это значит?

— О, я боролась! Бесконечно боролась. Но они сказали, что я убью их. И мне пришлось уступить в конце концов.

— Но кто это «они»?

— Родители, разумеется. Не могут девушки спорить с родителями. Не по правилам это. И тогда я уступила. Потом я очень болела. Я часто теряла сознание. Теперь уже все прошло. Мне лучше. Но я обещала им. Прошу тебя, Беньямино, уйди.

— Что ты обещала, что?!

— Не видеть тебя больше, не писать тебе. Не выходить за тебя замуж.

— Но почему? Что я такого сделал?

— О, ничего. Ты беден. Они говорят, что ты кончишь тем, что будешь петь на улице... О, я-то прекрасно понимаю, что это не так. Но будь у тебя какое-нибудь настоящее ремесло, я могла бы еще спорить

с ними. Как бы то ни было, теперь все кончено. Мне очень жаль, Беньямино. Не усложняй дело. Прошу тебя, уйди и забудь меня.

— Но, Ида... — начал я. Она повернула голову и посмотрела мне в глаза. Я вздрогнул.

— Не настаивай, — медленно произнесла она. — Это не поможет. Я теперь другая. Я больше не люблю тебя.

Я стоял и долго смотрел на нее, не веря... Наконец, я выбежал из комнаты.

С тех пор я больше никогда не видел ее.

Месяц, проведенный в Реканати, очень помог мне. После разрыва с Идой целебным бальзамом была для меня любовь матушки. Я снова почувствовал себя ребенком, которого окружили заботой и лаской. И вдруг, словно электрический разряд — известие: в конце месяца мне надлежит явиться в Рим и занять свое место у телефона в штабе гарнизона. Но как я буду жить в Риме без Иды? Как жить там, зная, что она совсем рядом, а я не могу даже видеть ее?!

Никогда еще не чувствовал я себя таким одиноким. Единственным моим утешением было милое и родное лицо полковника Дельфино. Прежних моих товарищей уже не было в казармах — все они давно сражались в Ливии; Катерво занимался скульптурой в Карраре; Джованни Дзерри исчез; синьора Бонуччи была невероятно сердита на меня; и у меня не было денег, чтобы продолжать занятия у профессора Мартино.

Когда у меня бывало свободное время, я часто прогуливался по виа Паолина — это рядом со штабом

гарнизона. И я не мог не приметить одну светловолосую девушку, которая проходила по этой улице каждый день всегда в одно и то же время, видимо, возвращаясь домой. Я заинтересовался ею.

Прошло несколько недель. Мы стали уже говорить друг другу: «Добрый вечер!». Однажды я проводил ее немного. Она назвала мне свое имя — Костанца Каррони. Отец ее был маклером по сельским делам: он ссужал деньги крестьянам в обмен на право купить их будущий урожай раньше других. По старой традиции он занимался своим ремеслом у фонтана на площади Пантеон. Что касается Костанци, то она работала в редакции газеты «Ла Трибуна» — надписывала там адреса подписчиков.

Я не забыл Иду, но все, что случилось, слишком задело мою гордость. С Костанцей я не чувствовал себя больше таким одиноким. Очень скоро после того, как мы познакомились, я предложил ей обручиться. Я объяснил, что пожениться мы сможем, однако, очень нескоро. И хотя я мог предложить ей только свою бедность и надежды на будущее, она согласилась.

Между тем время шло, а я все еще не занимался пением. Служба в армии должна была кончиться в ближайшие месяцы, и мне надо было искать какую-то работу. Казалось, жизнь так и хочет, чтобы я начинал все с начала.

Я записался в число кандидатов на вакантную должность в административном управлении муниципалитета. Тягостно было сознавать, что моей школьной подготовки совершенно недостаточно для этого. Но мне казалось, все же, что в армии я кое-чему научился, и, может быть, этого хватит. Явившись на экзамен, я посидел там с часок, совершенно подавленный, уставившись в листок с арифметической задачей. Она была, по-видимому, совсем нетрудной, но для меня это было все равно, что китайская грамота. Наконец на нетронутом листке бумаги, где должно быть изложено решение задачи, я изобразил музыкальную ноту и начертал слегка видоизмененную строчку из арии Каварадосси: «Как светлый сон, исчезла... служба!». Затем я вручил листок экзаменатору и удалился.

И снова мне пришлось обратиться за помощью к полковнику Дельфино. Он обещал не терять меня из виду и посоветовал ни о чем не беспокоиться.

— Кстати, а как дела с пением? Не забудь, что ты обещал мне ложу в опере!

Я объяснил ему, что пока у меня нет денег, чтобы брать уроки.

— Ну ладно... А впрочем, подожди-ка! Ведь тебе, наверное, могли бы помочь как-нибудь в академии Санта Чечилия. Почему бы тебе не сходить туда и не поговорить?

Академия Санта Чечилия — знаменитая и высокочтимая музыкальная школа в Риме. Мне даже в голову не приходило, что я могу иметь к ней какое-нибудь отношение. Однако я последовал совету полковника и отправился в академию. Узнав, что там скоро начнутся конкурсные приемные экзамены, я решил принять в них участие.

Нас было семнадцать человек конкурентов. На экзамене я пел арии из «Марты» Флотова и из «Луизы Миллер» Верди и закончил арией из «Мефистофеля» — «Вот я и у предела...». Я чувствовал себя довольно уверенно, как вдруг возникло одно обстоятельство, которого я никак не мог предвидеть: экзамен по фортепиано. Нечего было и думать, чтобы выйти из положения с помощью какой-нибудь авантюры. Поэтому я честно сказал экзаменаторам, что единственный инструмент, на котором я умею играть, — это саксофон.

Я был так подавлен, что предпочел бы не ждать результатов экзамена, но поскольку никто не уходил, я решил, что совсем скомпрометирую себя, если уйду. Пришлось долго ждать, пока экзаменаторы составляли приемный акт. Наконец появился директор академии профессор Станислао Фальки. Поднявшись на возвышение, он стал вызывать кандидатов одного за другим; сердце у меня оборвалось, когда я понял, что обо мне он будет говорить в последнюю очередь.