Уж много лет как предсказано было сэру Гвейну, что помереть ему в рассвете лет по доброй воле, ровно в день и час, когда первая его любовь родит на свет ребенока не от него. И вот однажды ранехонько с утреца подъехала к особняку графов Ла Виконтесс Ле Грант дю Трюмон карета без герба и вышла из нее дама вся в черном да во вдовьей вуали аж до колен. Но даже под вуалью той видно было, что живот у ней выпирает! Часа два с сэром Гвейном беседовала, потом попросилась в комнату к молодому хозяину, к лорду Франциску. Никак, матушка то была его. Каюсь, грешен, подслушал я чуток тогда у дверей. В то времечко раннее молодой господин еще почивать изволил, вставал он задолго после восхода солнца. А та дама и не будила его, только полушепотом каялась за то, что не нашла в себе мужества забрать сына. Знала, что сэр Гвейн его больше жизни любить будет, вот и отпустила с легким сердцем. Прощения просила, что вспоминала о нем так редко и так и не решилась приехать ни разу за эти годы. А еще извинялась на чем свет стоит за то, что не бывать Франциску графом Ла Виконтесс Ле Грант дю Трюмон.

Ну, тут уж я ухо от двери отлепил и поспешил убраться восвояси. Думал, сдурела слегка дамочка. Как это не бывать лорду Франциску наследником? Да кому же, коли не ему?! Старший он, этим все сказано, и только воля родителя его может существующий порядок изменить. Так за что бы сэру Гвейну так осерчать на старшенького, чтоб всего и разом лишить?!

А вот права оказалась незнакомка та. Через месяц, может чуток больше, позвал сэр Гвейн к себе всех троих сыновей и объявил волю свою: не бывать бастардам наследниками его рода древнего да славного, стало быть, главой после его кончины Себастьяну быть, но никак не Франциску. Озлобился тогда Франциск. Помню, ревел, как лютый дикий зверь, а отец его ухом не повел: моя воля и не тебе, мальчишка, мне перечить. Уж и Себастьян, и Франсуа за брата заступаются, говорят отцу, что не надобно ни одному из них ничего, от всего отречься готовы в пользу Франциска. Сэр Гвейн тогда поднялся, поцеловал каждого в лоб, сказал, что любит всех своих детушек, одинаково любит, да и прогнал всех троих с глаз долой, двое младших и правда ушли, да разве старшего с места сдвинешь, коли у него отбирают то, что, по его разумению, только ему и принадлежит? Долго разговаривали они, но не кричали уже, а наоборот перешептывались. Помню, вылетел Франциск из отцовского кабинета, как ошпаренный. Злой, аки тысяча чертей…

А на следующий день нашли сэра Гвейна, спокойно лежащим на бережку у Черного пруда, что в графском парке уж давно кругом белоснежными лилиями оброс. Он будто задремал на траве прямо на краю обрыва, под которым омут притаился. Вот только славного рыцаря вечный сон сморил. В покое из жизни этой ушел, как и пророчили ему, не старым, но по воле доброй. Разве что о сыночках сердце его болеть могло, ждал их раздор и разлад невероятный.

В кабинете нашли его завещание, магией зачарованное, чтоб никто супротив воли его пойти не мог. Так и есть: наследник — Себастьян. Осерчал Франциск дюже, покуда братья его по усопшему родителю горевали, весь отцовский кабинет перерыл. Уж не знаю, что искал и нашел ли, но выходил оттуда с таким ошалелым видом, что до сих пор, как вспомню, так вздрогну.

Надо сказать, была у лорда Франциска невеста, чьи родители прочили красавицу-дочку в жены наследнику графа Ла Виконтесс Ле Грант дю Трюмон. Сама она замуж не желала, видно, уж любила кого-то. Да как же такой красавице да не любить. Видит Бог, прекрасна была, аки эльфийская дочь: глаза голубы, локоны, один в один снег первый, белы, фигурой стройна, ликом бела. Что тут говорить, первая красавица всего юга и самая завидная невеста на сто верст окрест. В общем, под стать лорду Франциску, хоть она его терпеть не могла. Да кто ж ее мнение слушать будет?

А теперь, когда лорд Себастьян стал графом и водрузил на палец перстень главы рода, потребовали, чтобы он эту девушку за муж взял. А лорд Себастьян… а лорду Себастьяну тогда было все равно, на ком жениться, но, прощаясь навек с отцом, он клался продолжить род. В общем, согласился он.

А на свадьбе скандал случился страшный: невеста браслета брачного не надела, а, зажав в ладони, прокричала в небеса, что будут прокляты те, кто убивает истинную любовь и что, раз графьям Ла Виконтесс Ле Грант дю Трюмон по карману любая невеста, пущай они попробуют выкупить у смерти жизнь хоть одной несчастной, надевшей на руку этот браслет. Прокляла, бесноватая, да смехом демоническим залилась! А потом еще как повернется к лорду Франциску и бросит ему в лицо: "Что, титула с землями тебе не иметь, так и невеста не положена!" Ну, а наш гордец такого вытерпеть не мог: вскочил, кинулся к алтарю, сорвал перстень главы рода с руки Себастьяна, схватил на руки невесту и как даст деру, только его и видели!

Искали их четверть часа, убежали то недалеко. К Черному пруду. Ровно на том месте, где не так давно нашли мертвым сэра Гвейна, нашли залитое кровью венчальное платье невесты, что уж и белым не было, а насквозь алым, да кинжал рядом. От Франциска же остался только родовой перстень в траве.

Прочесали весь графский парк, Франсуа вообще несколько дней пропадал. Даже из пруда пытались выловить тела. Но нет, омут своих жертв не отдает. Лорд Себастьян определил, что вся кровь на платье принадлежала Франциску, и только кинжал последний раз явно входил в тело несчастной невесты. Больше никто, сколько бы ни бился, ничего не нашел.

Вот уже сколько лет прошло… Почитай, еще чуток и двадцать стукнет. А южане до сих пор гутарют о том, что невеста ненавистному Франциску всю кровь выпустила, скинула с себя платье, а потом, несчастная и отчаявшаяся, повторила свое проклятие и закрепила его самым страшным и надежным способом — самоубийством. Сама она утянула ненавистного бывшего жениха в омут или же это его предсмертная работа — никто не знает, да то и не важно. Важно, что проклятие унесло уж не одну невинную душу: стоит лорду Себастьяну надеть фамильный браслет на руку какой-то девушки, рассвет она встречает уже бездыханной…

— Вот такая вот трагедия с графским родом и приключилася, — напоследок вздохнул Жак, заканчивая свой рассказ о трех сыновьях сэра Гвейна Благородное сердце.

— Печально, — ничуть не расстроено начал Азизам, аж подаваясь вперед от желания выпытать у слуги подробности. — Только скажи мне, друг, что такого страшного в этом проклятии, раз у вас на юге бастарды от благородных и законнорожденные равны? Что мешает графу не жениться, а просто заиметь постоянную любовницу, ну или просто сделку с какой-нибудь бесприданницей заключить? Мол, она рожает ему наследника, предварительно не связав себя священными узами брака, получает кругленькую сумму и мотает со свежеприобретенным приданным под венец с кем-нибудь другим.

— Чего не знаю, того не знаю, — пожал плечами Жак. — Все, как на духу рассказал, о прочем не ведаю, уж не обессудьте.

— Погоди, — не сдавался Азизам. — По твоим словам, средний сын сэра Гвейна, тот, который поющий и играющий на лютне Франсуа, слепой с рождения. Так каким это таким чудесным образом он в одиночку несколько суток шарахался по графскому парку, ища то ли старшего брата, то ли несостоявшуюся невесту?

— Странно это, соглашусь. Но лорд Франсуа, сдается мне, какой-то магией обладает… В общем, с младенчества он ходит с плотной повязкой на глазах и никогда ее не снимает, но никаких проблем с движением у него нет, как будто впрямь видит все, как обычный человек. Даже когда разговариваешь с ним, смотрит прямо тебе в лицо.

— Какой невероятный слепой, однако… — сосредоточенно протянул Азизам, и оба мужчины погрузились в свои мысли, совершенно не замечая моего состояния.

А была я в немом ужасе. Просто я знала, кто такие Изменчивые. Не так давно, лет в пятнадцать, я, как и многие девочки-подростки, стоя перед зеркалом, критически осматривала свою внешность и находила "непоправимые изъяны". Уникальной я не была, как и мой "изъян": мне казалось, что у меня маленькая грудь. Заверения Матушки, что я еще подрасту, я принимала за пустые успокаивающие слова и в стремлении исправить собственное несовершенство перелопатила всю папину библиотеку. Поиски мои увенчались грандиозным провалом: иллюзии, которые можно было не только взглядом обласкать, но и пощупать, способны накладывать некие Изменчивые, искусственно выведенный в Порсуле сорт рабов. С помощью одной капли крови они могли полностью скопировать ее обладателя, повторяя абсолютно все: внешность, походку, голос, непроизвольные движения, даже манеру речи! Их иллюзии можно было не только потрогать, они отражались в воде и в зеркалах, отбрасывали тень, к тому же держались очень долго. Конечно, так могли не все Изменчивые, все зависело от силы Дара.