— Откуда знаю? — усмехнулся слуга, лукаво сощурившись. — Так ведь я ж припасами ведаю, сразу заметил, что запас хозяйского зелья ровно на одну порцию уменьшился после первой же ночи, что ты провела с нами. А кому еще нужно снадобье для маскировки цвета глаз, кроме полукровки? Да и заприметил я белую змейку, заползшую в сумку господина там, в Северном Пределе. Уж больно необычная с виду с виду тварюшка была, сразу понятно, наг или нагиня. Вот и не стал ничего говорить. Раз сразу не напала, значит, нет у тебя худого на уме. Да не гляди ты на меня так жалостливо! Не выдам я тебя хозяину.

— Точно? — еще не веря своему счастью, с надеждой спросила я.

— Точно, — кивнул Жак. — Он, конечно, лично против тебя ничего не имеет, но доля у него такая — ото всюду ждать удара в спину да всех в дурном подозревать.

— Что за доля такая? — мигом навострила уши я, но, как оказалось, зря.

— А вот этого, девочка, тебе не скажу. Тайна эта только господина, пущай он и рассказывает, коли сочтет нужным. А я — могила. Но и тебе помогу: как только зелье для глаз тебе понадобится, только свистни — все будет.

— Спасибо, — искренне поблагодарила я и хотела было спросить, почему верный слуга так тепло ко мне относится, я же ему не дочь и не госпожа, но тут нас настиг недовольный окрик Азиза, который чуть ли не на весь лес возмущался, что нам еще ехать целый день, а мы там плетемся, как на светской прогулочке и задушевные беседы ведем.

Несмотря на гневную отповедь, я искренне улыбнулась "прокаженному", буровящему меня недовольным взглядом. Я же видела, как он испугался за меня и как волновался, проверяя, не пострадала ли я. Приятно. Очень…

***

Начавшийся так лихо день прошел без приключений, и вот на землю опустилась ночь, а мы разбили свой последний привал на веридорской земле. Костер весело трещал дровишками и озорными искорками прорезал непроглядную мглу. Спасенный Жаком ужин мы умяли за несколько секунд и теперь сидели молча, любуясь пляской огненных язычков по сухому дереву и думая кто о чем. Обычно перед тем, как укладываться спать, мы слушали одну из невероятных баек о делах давно минувших дней, случившихся или с ним самим, или просто когда-то услышанных у такого же лагерного костра. Но сегодня слуга был невероятно молчалив. Оно и понятно, так долго не был на родине, и теперь возвращается к прежнему хозяину. Наверняка у него много, что вспомнить… А если…

— Жак, — позвала я слугу. — А расскажи нам о проклятии рода Ла Виконтесс Ле Грант дю Трюмон. — и жалобно так добавила. — Пожааалуйста!

— В самом деле, старина, — поддержал меня Азизам. — Как я понял, рассказывать что-то о личной жизни графа ты не хочешь. Но все же удовлетвори наше любопытство, поведай нам хотя бы то, что знают все южане и что не дошло до севера.

— Долгая это история, — попытался было уйти от вопроса слуга, но был прерван нашим дружным:

— А у нас вся ночь впереди, мы никуда не торопимся!

Жак обреченно вздохнул, но все же начал свой рассказ:

— Что ж, детки, слухайте…

Есть в графском парке черный пруд,

Там лилии цветут…

Разбито сердце девушки, зовет

Проклятье на богатый графский род.

Не слышать жениху биения сердец

Своих невест, ведь брак для них — конец!

Начать, пожалуй, надобно сначала, а начало, как водится, было давненько. Так и тут вышло, что проклятие графа Себастьяна началось даже не с него самого, а с батюшки его, сэра Гвейна Благородное Сердце, да упокоится его душа светлая да великая в Царстве Мертвых!

Сэр Гвейн, как вы знаете, родом с юга, а там бастарды приравниваются к законнорожденным детям, если оба родителя благородных кровей. Так вот было у сэра Гвейна три кровиночки, три сыночка, да все любимые.

Старшой, Франциск, был бастардом от неизвестной, но, по всему, очень знатной леди, скорее всего не южанки, ибо имя ее по сей день никто не знает. А может, дама уж замужем была, а ребеночка в своей семье оставлять не решилась, поскольку Франциск как две капли воды походил на своего славного родителя.

Средний тоже бастард, тольки от иноземной девушки, вроде как сэр Гвейн в свое время к королевскому двору Веридора имел самое что ни на есть прямое отношение и послом его отправили в заморский Порсул. Там то он эту дивну пташку увидал. Бают, что дочкой какого-то бея была да имя рода носила дюже странное. Вроде как Изменчивая. Но ни разочку такого не бывало, чтобы она сэру Гвейну изменила, так любила господина! Даже злые языки об ней ничего худого не мололи, так то! Так вот, не сразу он на этой восточной диве женился, а почему, про то не ведаю. Но еще до того, как сэр Гвейн повел её под венец, на свет появился второй сын графа, Франсуа.

Ну, а третий, Себастьян, родился как положено, ровнёхонько через девять месяцев после пышной родительской свадьбы. Тоже хлопец гарный был, не такой, может, как Франциск, а все равно орел, как есть орел! Только самое лучшее от обоих родителей взял, это уж можете поверить мне!

Не житье у графского рода было — а благодать! Сыновья у сэра Гвейна загляденье были. Франциск — тот краше всех был, богатырь, какого не сыскать. Волос черен, лицом смугл, очами изумрудными грозен, голос зычен, ростом высок, плечами широк, а коли меч в руки брал, страшнее самого сына Хаоса. А магией владел такой, что сильнее той, что у отца его, была. Дерзок был, отчаян, цену знал себе. Побалагурить, конечно, да позадираться тоже любил, как же без этого? Но для благородного аристократа, скажите на милость, плохо это? Нет, был Франциск всем графьям граф, уж такого молодого дворянина, чтоб порода аж за сто миль видна была, днем с огнем не сыщешь! Лорд, словом, чистокровный, происхождением, красотой и богатством своим гордый.

Франсуа тоже хорош был, но совсем на Франциска не похож. Он лютню в руки взял раньше, чем ходить научился, и так больше и не выпускал. Днями играл, да так, что пройдешь мимо по хозяйскому поручению — невольно остановишься, заслушаешься, а как опомнишься, глядь — и пол дня уже прошло! А главное, спрашиваешь его, кто тебя играть так научил? Откуда мелодию эту знаешь? На все один ответ: просто знаю, а слова сам в песню сложил. Никак, дар свыше у Франсуа. Брат его старший порой фырчал, что, мол, только тренькать да стишки выводить младший и горазд, а как мужским делом каким заняться: мечом помахать али верхом галопом все графство проскакать, — это не про него. За слова такие Франциск не раз подзатыльник от сэра Гвейна получал, а Франсуа не обижался на брата — добрый был очень, светлый. Но забавами лордскими он и правда развлечься не смог бы, даже коли захотел бы. Слеп Франсуа. С рождения.

Ну, а Себастьян, стало быть, с детства поражал всех тягой к ученью. Если Франциска было палкой за книги не загнать: знает себе скачет без седла на жеребцах необъезжанных, клинками машет, вино хлещет да девок по темным углам зажимает, — то Себастьян жизни своей без книг не мыслил. Оружием и магией он, конечно же, тоже владел виртуозно, но более всего на свете любил всякие опыты, открытия, диковинки магические. Один в один как батюшка его после того, как совсем оставил двор и перебрался из веридорских будуаров в родовой замок. А больше всяких прочих наук, любил Себастьян с артефактами баловаться, опять же, под присмотром сэра Гвейна, да еще всякими запрещенными древними магиями интересовался: магией крови да силами пораждений Мрачного.

Жили братья, в целом, мирно. Франциск и не помышлял о том, что Франсуа или же Себастьян, да и вообще кто-то может его в чем-то превзойти. Франсуа, как и прочий творческий люд, был весь в своих песнях, лютня была ему и братом, и женой, и другом, и дитем. Себастьян тоже человек увлеченный, к Франсуа как к брату относился и безмерно уважал за талант, редких нападок Франциска не замечал и тоже любил. Вроде бы, будущее их было ясно и всех устраивало: Франциску графом стать, Франсуа на лютне играть, Себастьяну научные дебри бороздить. Ан не так распорядилась судьба…