– Ну что ж, ты мне подходишь.

– В каком смысле? – поинтересовался он.

– В том, что я уже было разочаровалась в мужчинах, что уже исчезли способные носить девушек на руках. Оказывается, нет. И я рада такому своему заблуждению.

И протянула руку для знакомства.

А на второй день – это было воскресенье – они оказались в лесу.

Роща, соскелетенная еще по осени, обезлиственными тоще смотрелась на фоне двух роскошных барских усадеб, обсадивших себя со всех сторон хвойными напушами.

– Ты единственный на моей памяти Безрукий Демон, – смеясь, называла она его, намекая, что за все время, что они были в уединении, он ни разу не попытался исследовать ее на ощупь, пользуясь только пустыми, как намеки на что-то значительное, жестами.

Макс смущался, но продолжал вести себя с прежней застенчивостью.

Хотя в обыкновенной, светской, можно сказать, общительности, он поднаторел, и мог войти в любой дом без особого мондража.

Но лесное уединение… Где к тому же все просматривается на многие метры в разные стороны…

Так они не спарились, как могло быть подумано спервоначалу.

Больше того, Муркалюшка неожиданно спросила:

– А ты знаешь, что такое сомати?

– В общих чертах, – соврал он, поскольку понятия не имел о чем, собственно, речь.

Про себя же он отметил, что лжи способствуют три обстоятельства.

Первое – уединение с женщиной.

Второе – природа, не умеющая скрывать своего превосходства над человеком.

И третье – запах хвои.

Да, да! Элементарной хвои.

В нем улавливается дух каких-то раскованных пространств.

– Так вот сомати, – назидательно начала Муркалюшка, – это состояние, в котором человек оказывается перед смертью.

– Клиническая смерть? – вновь фальшиво понаивничал он.

– Нет, это как бы остановка перед тем, как оказаться на Том Свете, и чем окончается пребывание на этом.

– Интересно! – опять же полукавил Макс.

И вдруг открыл еще одну закономерность. К вранью лучше всего располагают женщины-проститутки. Ежели бы перед ним была бы, скажем, та же Александра Михайловна, которую за глаза он звал Сашук. Так вот при Сашук ничего подобного не пришло бы и в голову. Надо было все воспринимать серьезно и обстоятельно.

Однако, здесь есть смысл доиграть спектакль до конца.

– А, может, это летаргический сон, – не унимался Волошин.

– Нет! – тряхнула головой Муркалюшка так, что из прически вылетела заколка, которую они – почти одновременно нагнувшись, – стали искать в палой хвое.

И тут их головы сперва, вроде бы ненароком, а потом с намерением, но шутливо, столкнулись.

И после несложного маневра губы отыскали губы.

Поцелуй получился, если так можно выразится, под углом.

Нетрудно вообразить себе две склоненные почти до земли головы, которые, однако, еще и целуются.

Выпрямившись, они на вполне приличном серьезе – отпрянули друг от друга, и она стала тараторно объяснять, что при летаргическом сне работает сердце, мозг и…

Он, как пощечину, залепил ей поцелуй куда-то между ухом и скулой.

– В состоянии сомати люди спят, – произнесла она.

– Как муж с женой?

Этот вопрос хоть и можно было посчитать наивным или лукавым, но родился у него он от вполне конкретных ощущении.

– Энергия души имеет вполне неимоверную силу, – продолжила Муркалюшка, однако, разгораясь щеками.

Он – опять же шутейно – попытался подставить ей ножку.

Точкой опоры она предпочла его шею.

– Ка-кую же? – на дрожи – он снова захотел присовокупить к прихлынувшему желанию и ее губы.

– Если же энергию нескольких душ объединить в одну… – начала она.

– Я знаю, что получится, – ответил Макс и, подхватив ее на руки, понес.

Но кругом были голенастые, безлистные деревья.

И – ни одного куста.

Тем более, что невдалеке какие-то ребятишки забавлялись с собакой, которая несколько раз, несмотря на их окрики, намеревалась подбежать к ним.

Покружив с нею на одном месте, он осторожно поставил ее на землю и заявил:

– Победила негативная энергия.

– Так ты обо всем этом знаешь? – спросила Муркалюшка, уставившись на него своими круглыми матрешечными глазами.

– В общих чертах, – ответил он почти что правду, потому как в пору изучения черной магии, только мельком касался учения Елены Блаватской.

– И вы во все это верите? – неожиданно она перешла на «вы».

– А почему бы и нет?

Он попробовал ее обнять.

Но она отстранила его руку.

И вообще, как-то почужела, что ли.

Видимо, ей хотелось, если не царить над ним своим превосходством, то хотя бы не казаться такой наивной и глупой.

И вдруг выяснилось, что он все это давно постиг. И наверняка знает про «Торсионные поля», поля кручения. Недаром он так вращал ее вокруг себя.

И о тонком мире, видимо, имеет полное представление. И об антигравитации.

– Землетрясения и другие катаклизмы, – тем временем начал Макс, – происходят во время разных конфликтов и войн. Это идет душевное противостояние чему-то.

От отломил клювик веточки, доверчиво протянувшей ему свой побег.

– Сначала, по всей видимости, – начала девушка, – возник тонкий, а потом уже и физический мир. В??? мире материя уплотнилась, возникли звезды и планеты…

– Но ведь это все создал Бог!

Его восклицание было настолько фальшивым, что краска бросилась в раковины ушей.

Ей хотелось доказать этому увальню, что она тоже что-то смыслит и не только в том, чего он от нее – так легко – но хотел добиться.

И это подтвердило очередное поползновение.

Когда, под стрекот сороки, притворившейся, что только что их обнаружившей и начавшей перепархивать с дерева на дерево, истошно вереща, он попробовал ее обнять, Муркалюшка так решительно увернулась, что ему стало совестно за свою настойчивость.

А она продолжала говорить:

– Души на земле постоянно уплотнялись и начали обретать физическое тело.

А вокруг них образовалось то, что можно назвать оболочкой.

– Народу же, – в тон ей начал Макс, – достался образный рассказ о том сложном, что Бог отрядил для познания непознанного.

– Так вот уплотненный тонкий мир и есть душа.

Она это сказала с той мечтательностью во взоре, что Макс Волошин абсолютно точно мог предположить, что прочитав книги Блаватской, Муркалюшка, конечно же, решила стать ее последовательницей. И, может, не один раз пробовала ввести себя в состояние сомати.

Только как она пыталась избавиться от отрицательной энергии, которая окружала ее, что называется, на каждом шагу.

А она – на задумчивости – продолжала говорить:

– У человека есть несколько стадий изнурений.

Макс не уточнил какие именно, она же об этом далее не обмолвилась, зато сказала нечто другое:

– Многообразие всегда бросает в удивление.

И еще одной мыслью возгорелись ее уши.

Да, именно уши!

Он замечал, что когда она начинала говорить длинную фразу, у нее пламенели раковины ушей.

– Вспыльчивость – не только признак неправоты или сомнительности. Это признак поверхностного понимания истины, от которой происходит та или иная зависимость.

Макс чуть не присел от удивления.

Такой умности, если она ее, конечно, не вычитана из книг, он от нее не ожидал.

А она продолжила:

– Где-то в глубине нашего бессознания бьется аритмия исчерпанности сущего, существующего вовне ощущения, а тем более понимания. И именно оно нами управляет. И когда нам кажется, что это мы хитрим или притворяемся, то решительно заблуждаемся. Все это проделано вот тем нечто, от которого мы, в силу своего невежества, стараемся откреститься, думая, что способны на что-то если не великое, то путное.

Волошин немного поежился.

Странным ему казались не только поцелуи, которыми он, как ему думалось, проложил дорогу и к чему-то более значительному, но и сами взаимоотношения на грани превосходства, которые он себе позволил.

И он тоже, как то самой разумеющее, назвал ее на «вы».