Женева – это, кажется, город, который постоянно ожидает гостей.

Отели и рестораны тут не кричаще-зазывные, а по-домашнему уютные, не только намекающие, а радужно суля неожиданный комфорт, но и его твотрящие.

И это ли, а может и иное какое обстоятельство, побуждает стремиться сюда людей, сугубо разного толка и подобных ему устремлений.

Вот мчится, явно потерявший нюх, сыщик.

Непременно русский.

И, безусловно, тупой, как почти все приглядники России.

Кто это говорил: «Приглядники»?

Ага! Вспомнил!

Конечно же, Генералов.

Где он теперь, бедолага?

Чинно идет пара.

Он и она.

Демонстрируют, что довольны друг другом.

– Вот ты мне говорил: «Швейцария, Швейцария» – попиливает она его. – А что тут особенного? Те –??? дома и такие же люди. Да рысаки не лучше.

Значит, это любители бегов. Во всяком случае, она.

Мужчина, – а это наверняка супруг, – мягко возражает:

– Милочка! Да тут же прекрасно! Посмотри на это озеро! Другого в мире такого нет.

Она фыркает и, вырвавшись из его подручья, усеменивает куда-то вперед, в толпу.

– Ну вот, – говорит он фонарному столбу, – так всегда.

Ленин подулыбнулся.

«Тоже борьба», – подумал.

И чуть не прибавил:

– Такая же бессмысленная.

А вот и европейская невидаль в русском варианте.

Цыган с медведем.

Зеваки винтуют следом.

– Потап Потапыч! – обращается цыган к медведю. – В каком ухе звенит?

Возвращается почти вприпрыжку.

В небе воцарилась луна.

– Многое мне в этой жизни непонятно, – говорит Миха. – Но одно ясно, что дальше так жить нет смысла.

– Как?

Вопрос Кобы приставлен ножом к горлу.

На него лучше всего отвечать молча.

Что Миха и делает.

– В политике тот прав, кто на нас смотрит со стороны.

Коба не ожидал, что тот так складно скажет.

Даже афористично.

– Я понимаю, что Маркс не на пустом месте затеял бучу, – сказал Миха. – Но, когда его читаю, то становится так же жутко и непонятно, как в Библии.

Кобе же, наоборот, все это до скучного просто.

Правда, Маркс облек эту простоту в некую словесную оболочку, как заворачивают товар в магазине в соответствующую упаковку.

У Ленина задача посложнее.

И кроется она не только в том, чтобы расшифровать Маркса или перевести на доступный язык, но и стать основоположником чего-то сугубо своего, ранее не встречавшегося.

А для этого нужны два круга людей – безусловные сторонники и условные противники.

Если же они поменяются местами, то борьба приобретет хаотичную форму, в которой даже умному не удастся определить, кто же в конечном счете прав и стоит на верном пути.

Миха дремуч, но предан делу.

И это радует.

– Сергей Яковлевич, – представился ждалец, когда они переступили порог дома Михи.

И вдогон, как показалось Кобе, щегольнул фамилией:

– Аллилуев.

Опять, черт бы его побрал, строки Димана на память навалились.

Наваждение какое-то!

И еще.

Лицо Сергея, как показалось Кобе, было ему уже знакомо. И тут он вспомнил, откуда.

Когда они были у дома Аллилуева, то рядом с женщиной, видимо, женой Сергея, на миг, но появилась девочка – копия Сергея.

– Дочка? – спросил его Коба сейчас, словно Аллилуев должен был читать его мысли.

– Да, – ответил Сергей. – Надежда.

И добавил:

– Как с маленькой, так и с большой буквы.

И наклоняется к медведю, который норовит дать ему по уху.

Совсем по-русски визжат дети.

Да почему – почти?

По-русски и визжат.

Потому что тоже русские.

Под приглядом двух чахлых, непременно иностранок.

С которыми, более чем вероятно, прелюбодействуют хозяева.

Ради экзотики, конечно.

А Ленина, – ну не так, как только что встреченную дамочку, несколько иначе, – но начинает есть скука.

Скука сугубо политическая.

Из-за недостатка тех, с кем можно – на равных – вести дискуссии.

Он привык к этому, как к наркотику.

И к письму тоже.

По большей части политическому.

Всевозможные споры, как он считает, почти никогда не рождают истину, чаще производным их является вражда, в лучшем случае – неприязнь, – но они оттачивают искусство ораторства.

Вот сейчас он готов о чем угодно говорить, сколько нужно и даже больше.

Причем, слова приходят ниоткуда и часто в таком варианте, когда их можно ввести в ряд афоризмов или просто метких высказываний.

Но на улице дискутировать не с кем.

Разве что с дворником.

С ним он утром перекинулся двумя ничто не значащими фразами.

Кажется, о погоде.

А может, и не о ней.

Да и то метла поглотила, вернее, смяла конец фразы Владимира Ильича.

Иногда приходит хозяин отеля, в котором живет Владимир Ильич, повздыхать.

Что тяготит его, он не говорит.

А вот – почти беспрерывно – демонстрирует томление своей души.

Вчера, уходя, он сказал:

– А что было бы, если бы в мире победила Французская революция?

Вопрос очень интересный.

И Ленин чуть ли не воспылал взором, предчувствуя целый водопад предстоящего красноречия.

Но хозяин, поднявшись, ушел.

Со вздохом, конечно.

Ленин, отринув это воспоминание, двинулся дальше.

Сегодня у него на берегу Женевского озера пусть не романтическое, но свидание.

А почему, собственно, не романтическое?

Ведь той, кого он ждет, едва тридцать.

И…

А вот и она.

Подошла стремительной, этакой гренадерской походкой.

Хотя и явно наигранной.

Подвел голос.

Он не дополнил вида.

– Здравствуйте, Владимир Ильич.

Хотя, по послужному списку, Мария Моисеевна Эссен той же Землячке даст ни одну фору вперед.

Эта приехала в роли представителя Петербургского комитета РСДРП.

– Они их что, ни отстреливают? – спросила Мария, кивнув в сторону озера.

– Кого? – не понял Ленин.

– Диких уток.

Ильич усмехнулся.

Ему бы ее заботы.

– Ну, как там? – спросил.

Она прислушалась, как гравий шепелявит под ее подошвами, потом сказала:

– Какая-то во всем недоучка.

Ильич глянул на нее с уважением.

Все прочие, кто к нему ехали с докладом или просто на беседы, расхваливали как свою работу, так и деятельность своих товарищей.

– Ну, в чем заключается эта самая недоучка?

Вопрос исполнен в требовательных тонах.

– Часто желаемое принимаем за действительное.

– В чем именно?

– В прирастании рядов.

И она – вдогон к этому дежурному понятию – добавила:

– На словах у них на прием отбоя нет.

А на деле…

– Но не будем гнаться за количеством… – начал Ленин.

– А как же о «критической массе», о которой вы говорили?

Разве всего упомнишь.

Столько уже сказано-пересказано.

– И еще, – продолжила Эссен, – нет решительных действий.

– Каких, например?

– Прилюдное изгнание тех из наших рядов, кто не оправдал надежд.

Кажется, он тоже к подобному призывал.

Или только думал об этом.

Но это сейчас не важно. Главное, что рядовые большевики это понимают и находятся, по всему видать, на том пути, который способен дать жизнь безвозвратному поступательному движению, имя которому революция.

Они пошли было обходить толпу любопытных, что окружили цыгана с медведем, как вдруг Мария, растолкав зевак, оказалась в самом центре.