«Почему он таким весёлым и жизнерадостным был, а при виде Олега Воргольского стал таким сердитым? Неужто татары? — мелькнула в её голове страшная мысль. — Данилушку моего в поход позовут!..»

— Не отдам! — внезапно крикнула, уцепившись обеими руками за кафтан мужа.

Все в изумлении оглянулись.

Даниил обнял жену:

— Что с тобой?

Аксинья прижалась к нему всем телом и задрожала:

— Тебя не отдам, Данилушка! За тобой пришли, в поход зовут!

— Да что ты, милая? Это дядя, князь Олег Ростиславич, к нам в гости пожаловал.

И все поняли причину беспокойства невесты, и никто не проронил ни слова в укор или насмешку. По сути, она была права.

Онуз и Воронеж гуляли на славу. Князь Святослав Иванович не пожалел казны на свадьбу единственного племянника. Князь Александр Иванович тоже имел немалые запасы и питья и съестного. Да и Иван Степанович, воевода Воронежский, небедным слыл по округе, открыл калиту нараспашку, немалые траты понёс.

Попал на двухдневную попойку, сначала в Онуз, а потом в Воронеж, и бродяга Самсон. Набрался до беспамятства. Ночевал в каком-то хлеву. Утром поднялся, ничего не понимая и не помня. Еле вышел на улицу.

«Вроде бы и Онуз, — рассуждал дурной башкой Самсон. — А вроде бы и нет. Где же мой дом?»

Побрёл куда-то. Видит, Матыра течёт. Всё, кажись, на месте — значит, Онуз. Река покрылась тонкой коркой льда. Пробил её Самсон, напился, ополоснул лицо. Обожгла ледяная вода кожу, но ничего, зато освежился.

«А где же лук и колчан со стрелами? — подумал пьяница. — А где два убитых зайца? Куница и пять уток? Где? Украли. Первый раз в жизни добычу домой нёс — и пропала. Так мне и надо, пьяни бестолковой!..»

Хотел было идти к дому, а глядь — целая дружина свадебных на лошадях мчится. За ними толпы зевак бегут, спотыкаются.

— Молодых на Воронеж повезли! Молодых повезли! — орут зеваки.

«На Воронеж!» — мелькнуло в воспалённом мозгу Самсона.

— Эх! Была не была! — крикнул и прыгнул на запятки крытой телеги, столкнув примостившихся там ребятишек. — На Воронеже и опохмелиться будет чем!

Докатили скоро. А на улице уже мёдом да брагой всех желающих потчуют.

— Ух и щедры наши князи! — хвалили властителей Черлёного Яра жители Воронежа.

— Да и воевода наш не промах, — ветрел в разговор Самсон.

— А ты откуда такой взялся? — глянула дремучими глазами на Самсона отвратительная пьяная воронежская рожа. — Чай, с Онуза? — И, не говоря больше ни слова, рожа нанесла гостю сокрушительный удар в лицо. У бедняги шапка отлетела в одну сторону, а сам жахнулся в другую.

— Да за что ж ты его бьёшь, мурло скотское?! — вступился за Самсона другой подвыпивший Воронежский мужик. — Я авчерась в Онузе был, там меня никто не трогал. А ты, поганец подзаборный, гостей забижать!.. — размахнулся и в свою очередь двинул в подбородок обидчика Самсона. Тот пошатнулся, но устоял и, ни минуты не раздумывая, шарахнул кулаком в лицо противника. Однако Самсонов заступник был хоть и поплюгавей и поменьше ростом того верзилы, но увёртливее и ловчее. Он пригнулся, кулак просвистел над головой, а драчун с разгону упал на живот и прокатился по грязи и льду, изодрав харю и руки в кровь. Тут подбежали ещё мужики и с одной и с другой стороны, и завязался кулачный русский бой, с рёвом и сплошной ухарской бранью.

Хотя Самсон и был охотником, но не до кулачек. Да в Онузе и не было принято бить друг другу морды. Онузцы, народ в основном мастеровой, были по своему общественному положению выше, чем воронежские смерды, и потому кулачными боями занимались крайне редко. И Самсон, вырвавшись из-под могучих ног дерущихся, которые могли его запросто затоптать, сплюнул выбитые зубы и поплёлся туда, где ещё продолжали подносить. Быстро упившись, он прилёг на небольшом клоке сена возле какого-то забора и уснул. Пролежал до вечера, а когда проснулся, то почувствовал боль в челюсти. Однако не потерянные зубы его занимали, а тяжёлая голова. Самсон прислушался. Где-то недалеко мужики пели песни.

«Значит, там пьют!» — подумал он.

Пошёл на голоса, и действительно, возле бочки с мёдом лежали несколько мужиков. Один из них наклонил деревянную посудину и хлебал прямо из неё. Самсон дождался, когда питок оторвётся от бочки, и сам к ней пристроился. Тянул долго, пока не утолил жажду. Немного погодя зарябило в глазах. Небо вроде бы очистилось от облаков, ночь была светлой. Над трубами домов зависла неполная луна. Однако у Самсона в глазах их оказалось две.

— Два месяца, — лёжа на спине, прошептал и расплылся в блаженной улыбке Самсон. — Во допился, два месяца вижу!

— Не два, а три, — вдруг повернулся лежавший рядом воронежский мужик.

— Ты боля выпил, тебе и гластятся три, — пояснил Самсон.

— Хто боля выпил? — уставил мутные зенки на охотника сосед. — Я рю, што на небе ныня три месиса, а не два. Тебе што, в морду брызнуть? Так я брызну!

— Опять влип! — вздохнул Самсон.

— Чё? — грозно вопросил сосед.

— Я говорю, на небе три луны, — пояснил Самсон.

— Да ты чё мне бошку морочишь? — снова взвился сосед. — Где ты видишь три месиса, когда их два? Со мной спорить вздумал? Ты хто будешь? Говорят тебе, не два, а три сесяси... брррыыы, меси... ик... месисы, — совсем запутался сосед и повернулся в сторону ещё одного спящего гуляки. — Эй, Гаврюха, проснись!

Гаврюха пробурчал:

— Чаво надо? — И глубже уткнул голову в грязное сено.

— Гаврюха, проси-си-ниси... — снова начал толкать друга мужик.

— Чаво? Отвяжись, Мирон!

— Погодь! Тут какой-то чудак спорить со мной удумал.

— Дай ему в харю, коль спорит, — посоветовал Гаврюха.

По телу Самсона от таких слов пробежал озноб.

— Да нет, Гаврюха, лучше ты разреши спор. Сколько месяцев на небе, два или три?.. Во! — удивился Мирон. — Уже один!

Гаврюха вывернул голову к небу:

— А с какого краю? — и, ткнувшись носом в солому, засопел, вновь объятый пьяным сном.

— А ну яво! — махнул рукой Мирон. Поболтал бочонок, определяя оставшееся количество жидкости, потом приложился, пососал из отверстия в боку. После попытался встать, но поскользнулся и рухнул. Посмотрел на Самсона:

— О! Скока вас на одну бочку! — и захрапел.

Самсон осторожно огляделся — рядом никого. Осмелел, потряс бочку. Мёду было ещё много. Самсон стал пить, пока не задурнило. Глянул на небо: месяцы выстроились рядами.

— Хватит! — решил Самсон и, шатаясь, побрёл прочь в темноту. Путь оказался нелёгок. Его швыряло по сторонам, и он снова забыл, где находится. Вроде Воронеж... А вроде и Онуз.

«А, вон моя хата», — увидя плетень, похожий на домашний, обрадовался Самсон.

— Плетень! Кто переставил мой плетень? — крикнул. — Эй! Милица! Открывай калитку, муж вернулся!

Но никто не вышел, только через оконный пузырь был слышен мужской голос.

— Ты что, гулящая баба, завела кого? — орал Самсон, продолжая искать калитку. Наконец нащупал её и открыл. Подойдя к двери хаты, начал бухать по ней кулаками и сапогами: — Отворяй, сука!

— Ты что стучишь, пьяная рожа? — выскочила на порог женщина и стеганула Самсона по лицу рушником.

— Это не моя баба... — изумился Самсон. — А где ж моя баба?..

— У тебя дома! — продолжая стегать, приговаривала чужая баба. — Дома твоя баба!..

Ошеломлённый охотник, закрываясь руками, не успел опомниться, как на пороге появились два здоровенных мужика, один постарше, другой помоложе, видать, отец с сыном. Того, который постарше, Самсон, кажется, уже где-то видел. Да не он ли утром так заехал ему в челюсть, что ажельника два зуба вывалились? Самсон порядком струхнул, хмеля как не бывало. Но мужик бить Самсона не стал — вместе с сыном взял его за руки за ноги и перекинул через плетень, пригрозив, что ежели ещё сунется, то уж тогда бит будет нещадно.

Хромая, охотник поплёлся наугад, не зная куда. Хмель продолжал выходить, во всём теле усиливалась боль. И бродил он по улицам Воронежа, пока не набрёл обратно на то место, где месяцы считал.