Через полтора года, в октябре 1913 г., вопрос о евреях в армии снова встал на повестку дня. Он был затронут Четвертой Государственной думой, когда фракция народной свободы — по странному стечению обстоятельств, сразу после оправдания Бейлиса — выступила с предложением обсудить проблему гражданского равноправия. Провал ультраправых в деле Бейлиса, названный одним из наблюдателей «судебной Цусимой», не означал их окончательного поражения. Пуришкевич счел саму постановку вопроса о гражданском равноправии преступной. Среди стандартного набора его заявлений о том, что евреи разрушат деревню, суд, культуру, стоит сделать их равноправными гражданами, обвинение евреев в уклонении от военной службы прозвучало важнейшим аргументом против равноправия: «Разве те люди, которые должны стараться быть равноправными гражданами Российской империи, разве они смеют уклоняться от священнейшего долга защиты родины. Член Государственной Думы, доблестный Г.Г. Замысловский каждый год с таблицами в руках доказывает вам, какое количество евреев призывается к исполнению воинской повинности и какая колоссальная масса евреев избегает этого. Неужели тем лицам, тому народу, который не признает возможным нести священную обязанность по защите родины, нужно расширять права…»{1040}. Четвертая Дума, наиболее консервативная, спустила вопрос о гражданском равноправии евреев на тормозах и затем похоронила среди материалов своих бесчисленных комиссий.
Последняя попытка изменить положение евреев в армии была предпринята за несколько месяцев до войны, в апреле 1914 г., когда Комиссия по военным и морским делам предложила Четвертой Думе рассмотреть вопрос и законодательно изменить порядок отбывания евреями воинской повинности. Выступавший от имени комиссии депутат Фридман доказал, что указанный в 1913 г. недобор в 9000 евреев фиктивный, что Военное министерство требует 6,7 % мужского еврейского населения, тогда как его отношение ко всему мужскому населению империи составляет 4,13 %. Он указал на эмиграцию как на одну из важнейших причин «бумажных» недоборов и убедительно продемонстрировал, что фактически еврейских солдат в войсках больше, чем еврейского мужского населения в пропорции ко всему мужскому населению. Но главной в выступлении Фридмана была постановка проблемы влияния черты оседлости на еврейского солдата, или, как он это сам сформулировал, связь вопроса о воинской повинности с вопросом отношения государства к той или иной группе населения. Приведя в пример отставных еврейских солдат — георгиевских кавалеров, приехавших в Петербург просить о предоставлении им права жительства и получивших отказ, Фридман спрашивал с думской трибуны:
Господа, неужели вы думаете, что этот молодой еврей, которому не дали переночевать в том городе, где ему предстояли годы тяжелой службы, что этот молодой еврей, который на военной службе ничего, кроме унижений и оскорблений, не видит, что этот молодой еврей, который из службы приходит такой же бесправный, каким он туда пришел, неужели вы думаете, что это какой-то сверхчеловек, которому можно ставить сверхчеловеческие требования? Не имея никаких прав, он должен быть и аккуратным, и патриотом, и бравым солдатом. Господа, ведь в таком отношении нет никакой логики, ни государственной, ни человеческой{1041}.
Волнующийся, постоянно прерываемый возгласами справа (в первую очередь — Пуришкевичем), Фридман пытался несколько неуклюже, сквозь пафос и риторику, высказать мысль, предложенную в финале книги «Война и евреи»: откройте черту оседлости — и вы получите любое число солдат, исполненных благодарности и патриотизма. Дума ответила словами Пуришкевича: «Никогда!»
Попытка окончательного решения
Слияние черносотенных идей русской правой и Главного штаба — если оно вообще когда-либо имело место — могло произойти не ранее 1914 г. В самом начале военных действий евреи — как национально-этническое формирование — были признаны предателями русского дела и шпионами всех враждебных России государств. Обвинение это не было сформулировано в официальных документах, хотя именно от него отталкивались и к нему апеллировали все распоряжения, касающиеся евреев — как гражданских лиц, так и военных, санкционированные Главным штабом. Евреев, посмевших отдыхать летом 1914 г. на немецких курортах и вернувшихся в Белосток и Гродно, в трехдневный срок без суда и следствия выслали в Иркутскую губернию по подозрению в шпионаже. По распоряжению военных властей из автомобильных рот Петербурга и Москвы были исключены все бывшие в них евреи — специалисты со знанием слесарного дела, техники, инженеры{1042}. Евреи-солдаты рассматривались Главным штабом не только как шпионы, но и как люди, напрочь лишенные патриотических чувств, столь свойственных русскому человеку. Евреев — героев фронта просто не могло существовать по определению. А чтобы общественное мнение в этом не сомневалось, Главный штаб категорически запретил военным цензорам пропускать в печати какое бы то ни было упоминание о подвигах еврейских воинов{1043}. Этот запрет воспринимался как само собой разумеющееся распоряжение. Когда газета «Минская копейка» посмела опубликовать сообщение о подвиге еврейского солдата{1044}, старший адъютант штаба Минского военного округа полковник Дессино потребовал объяснений у редактора газеты: «Прошу уведомить, откуда были получены сведения о геройском поступке еврея Аппель, изложенном в заметке, под заглавием “Герой еврей”, каковая заметка была исключена военным цензором подполковником Мелтиковым 13 июля с.г.» (курсив мой. — Й. П.-Ш.){1045}.
В напряженной атмосфере шпиономании и юдофобии евреи по необходимости должны были оказаться в числе главных виновников военных неудач. Отнюдь не отличавшийся трезвым отношением к евреям главный протопресвитер русской армии вспоминал с некоторой иронией: «Если в постигших нас неудачах фронт обвинял Ставку и военного министра, Ставка — военного министра и фронт, военный министр валил все на великого князя, то все эти обвинители, бывшие одновременно и обвиняемыми, указывали еще одного виновного, в осуждении которого они проявляли завидное единодушие: таким “виноватым” были евреи»{1046}. То, чего так настойчиво требовала черная сотня с конца 1910-х годов, должно было вот-вот свершиться. Получив донесения Верховного главнокомандующего Янушкевича о еврейском шпионаже и дезертирстве, военный министр написал на его докладе: «Пора евреев убрать из армии»{1047}. Однако и на этот раз решение принято не было.
Выводы
Прошло почти полвека яростных и продолжительных атак на Военное министерство, прежде чем русским консерваторам удалось решительно утвердить на повестке дня вопрос об отмене прав и привилегий военнослужащих-евреев. Если принять во внимание все антиеврейские распоряжения, официально либо подзаконно принятые в армии с 1874 г. по 1912 г., можно смело утверждать, что усилия ультраправых увенчались успехом. Их попытки натравить армию на еврейское население также оказались продуктивными{1048}. Тем не менее их цель — изгнать евреев из армии — не была реализована ни в малейшей степени. Это обстоятельство представляется противоречащим элементарной логике: ведь мы уже убедились, каким мощным влиянием пользовались государственные и высшие военные чиновники, поддерживавшие идею об изгнании евреев из армии в самом Военном министерстве и за его пределами. Что же их в конце концов остановило?
