Большинство еврейских солдат сохраняло приверженность традиции и предпочитало кошерный стол ротному котлу. Разумеется, особые законы еврейской кухни предусматривали большие расходы на продукты. Отказываясь от ротного котла, еврейские солдаты теряли значительную часть выделяемых им приварочных денег. Если в мирное время командование принуждало еврейских солдат питаться из ротного котла, даже если неподалеку находилась еврейская община, в военное время (или за чертой оседлости) тем более следовало ожидать, что особая еврейская диета останется благим пожеланием. Вплоть до 1880-х годов никаких жестких регламентаций по поводу питания еврейских солдат не существовало. В одних случаях на постое в местечке еврейские солдаты питались вместе со своими хозяевами либо ходили к жителям близлежащих общин^{592}. В других случаях их принуждали питаться из общего котла, хотя и в этом случае еврейские солдаты, вероятно, обходились луком, селедкой, хлебом и чаем, охотно обменивая миску каши со свиным жиром на столь необходимые в армейском быту мелочи. Наконец, самые бедные из солдат, неспособные себя содержать, скорей всего добровольно предпочитали кормиться из общего котла.

В конце 1880-х годов возможность выбора у солдат резко сузилась. В 1887–1888 гг. начальство Московского, Одесского, Кавказского, Виленского, Финляндского и Туркестанского военных округов приняло решение не выделять евреев из артели и запретить им питаться отдельно, используя свою часть из артельной суммы^{593}. В приказном порядке их обязали питаться из общего котла, кроме праздничных и постных дней, когда им было позволено поститься либо питаться в общине. Вероятно, за этим решением окружного военного начальства стоит некое распоряжение Главного штаба, однако нам не удалось найти его следов. И все же распоряжение командования выполнялось далеко не всегда. Как указывает один в высшей степени тенденциозный источник со ссылкой на командующего Серпуховского полка, в Минске евреи незаконным образом организовывали «тайные кухни» для солдат, отказывавшихся питаться из общего котла^{594}.

Мы уже говорили, что с появлением еврейской прессы участие общины в жизни солдат приобрело общественно-политический характер. Неписаный закон приглашать на праздники отдельных солдат и целые их группы к семейному столу дополнился обязательным — и неписаным — продолжением. Казенный раввин из Боркова, сообщала русско-еврейская пресса, организовал пасхальный седер для ста еврейских солдат^{595}. Сходным образом общины Кореца, Поневежа, Орши и других городов черты оседлости и Царства Польского с помощью духовных и казенных раввинов проводили праздничные обеды для еврейских солдат в честь инаугурации Александра II^{596}. Пожалуй, действительно постоянная помощь была негромкой: мы только через сто лет узнали от мемуаристов, что авторитетнейший Хафец Хаим регулярно приглашал еврейских солдат Лидского гарнизона к себе на шаббат, когда те по дороге на летние сборы проходили через Радом^{597}.

Общинная забота о еврейских военнослужащих — в особенности об их пище — претерпела существенные изменения по сравнению с николаевской эпохой. О солдатах вспоминали по большим праздникам и забывали в будни. Отношение это стало повсеместным — не зря Хафец Хаим, возмущенный общинным небрежением к еврейским солдатам, отправился из Радома в Кенигсберг (где не было русской цензуры) и опубликовал там воззвание к евреям Российской империи, требуя немедленно организовать кошерные кухни для еврейских солдат^{598}.

Не следует рассматривать еврейского солдата как жертву армейского произвола, вынужденного под давлением всевозможных подзаконных распоряжений нарушать традицию и питаться некошерной едой. Еврейский солдат отвык в армии от кошерного стола по разным причинам, среди них — безразличие еврейской общины, экономический кризис и, бесспорно, отношение самих солдат. В Ломже, например, проживало около пяти тысяч евреев, для которых, вероятно, не составляло труда накормить тридцать шесть еврейских солдат местного гарнизона. Тем не менее, когда эти тридцать шесть обратились к местному раввину с просьбой распределить их по семьям (на манер ешиботников, пользующихся привилегией эссн тог), чтобы снять с них необходимость есть запрещенную для еврея пищу, местный раввин, если верить автору статьи об этом событии, отпарировал: «А по мне хоть трефное ешьте», — предложив им грубейшим образом нарушить еврейский закон^{599}. В некоторых местах отдельный стол для солдат из евреев финансировался из добровольных пожертвований. Эти пожертвования в сумме давали на каждого солдата минимальное, если не ничтожное, финансовое обеспечение под продукты. В Минске, например, общинные пожертвования давали две с половиной копейки дневного рациона на одного солдата. Это означало, что солдат мог рассчитывать на причитающиеся ему в особом еврейском котле 23 грамма бараньего жира (самого доступного из возможных), причем о мясе говорить не приходилось^{600}. Перед солдатом стоял болезненный выбор: либо ежедневно, в течение всего периода службы, мучиться от голода, либо питаться со всеми из ротного котла. Неудивительно, что еврейские солдаты — за некоторыми незначительными исключениями — предпочли некошерный суп с мясом из ротного котла перспективе полуголодного существования. Тяжелейший экономический кризис, которому сопутствовала резкая пауперизация черты оседлости, особенно ее северо-западных областей, привел, кроме всего прочего, к тому, что община оказалась физически неспособна обеспечить солдатам сносное существование в армии. При этих обстоятельствах ни Хафец Хаим, ни какой другой общинный или религиозный авторитет не могли приостановить ослабление и постепенное отмирание традиционных норм поведения еврейских солдат, особенно в последние годы XIX столетия.

Одна из характерных психологических особенностей поведения еврейского солдата — его подчеркнутый индивидуализм, проявляющийся гораздо резче, чем у других солдат (особенно нижних чинов крестьянского происхождения). Обостренное чувство собственного достоинства еврейского солдата нередко сопутствовало несколько ироническому его отношению к традиционному армейскому чинопочитанию. Эта особенность была вызвана социальными условиями, сформировавшими будущего еврейского новобранца, прежде всего — его городским (мещанским) происхождением и способом зарабатывать на жизнь. За пределами армии в подавляющем большинстве случаев еврей призывного возраста занимался независимой трудовой деятельностью и работал самостоятельно (а не по найму), что с необходимостью требовало личной ответственности и самостоятельности в принятии решений^{601}. Кроме того, евреи-новобранцы превосходили все прочие национальные меньшинства по уровню грамотности, уступая только русским. По проведенной Офицерской стрелковой школой анкете в 1905 г. в полках русской армии грамотных среди русских насчитывалось 69 %, евреев — 62 %, немцев — 58 %, поляков — 53 %, татар — 22 %^{602}. Разумеется, грамотному, рано привыкшему к самостоятельности и личной ответственности еврею было нелегко в рамках воинской дисциплины, да еще учитывая ее отечественную специфику.