Чем был вызван такой переполох? Откуда такое пристальное внимание ко всем деталям будущего манифеста? Почему гильдейские купцы (варшавские или николаевские) охотно жертвовали по тысяче рублей — без каких-либо гарантий успеха? И почему не остались в стороне известнейшие раввины? Ответ на эти вопросы имеет два аспекта — социальный и нравственно-религиозный, тесно меж собою связанные. Во-первых, как оказалось, евреи совершенно справедливо восприняли готовящийся манифест как начало широкомасштабной кампании, как первый шаг на пути к реформе еврейского общества в духе николаевского казарменного просвещения. Нельзя не отдать должное проницательности еврейских ходатаев, с удивительной точностью предугадавших смысл грядущих перемен. Киевский военный губернатор сообщал в 1827 г. Бенкендорфу, что опасения евреев связаны не столько с рекрутчиной, сколько со всем, как сказали бы сегодня, готовящимся пакетом реформ, включающим введение гражданского образования (но не равноправия), европейской одежды (взамен традиционной еврейской), запрета на определенные виды промыслов и мелкой розничной торговли, а также ограничение видов деятельности неимущих евреев постоянными ремеслами^{103}. Именно эти правительственные замыслы, разгаданные и запечатленные перепуганным еврейским воображением, и стали основой многих последующих николаевских нововведений^{104}.

Столь резкая негативная реакция на рекрутчину была вызвана пониманием — или предощущением — того, что евреи России стоят на пороге (в буквальном и метафорическом смысле слова) нового времени, и это время начнется для них с энергичного и безжалостного эксперимента по преобразованию их тысячелетней социально-культурной жизни. Не столько армии испугались евреи, сколько утраты традиционности, важнейшей своей характеристики и ключевой ценности^{105}. Начинающаяся реформа, растянувшаяся почти на сорокалетний период, была задумана как попытка осовременить слишком отсталое, с точки зрения Николая I, и слишком отличающееся от православного еврейское общество. Другое дело, что в еврейском воображении реформа предстала как агрессивное наступление на традиционные еврейские ценности. Отсюда и вполне объяснимый страх рекрутчины, цепко запечатленный всеми без исключения еврейскими мемуаристами, писавшими на эту тему. Отсюда и попытки решительного противодействия уставу о воинской службе — собственно, началу конца традиционного восточноевропейского еврейства.

Именно эта угроза заставила евреев задуматься не об отмене рекрутской повинности как таковой и не столько о противодействии еще даже и не объявленным реформам, сколько о понятии пикуах нефеш, знакомом любому еврею черты оседлости — от благообразного, помнящего старые польские времена откупщика винных промыслов до последнего нищего, не знающего, с какой стороны открыть молитвенник. В еврейской традиции пикуах нефеш означает «смертельную опасность», подразумевающую необходимость «спасения». Не в смысле метафорического спасения в загробном мире, а в смысле буквального спасения человеческой жизни от угрожающей ей опасности — физической или духовной гибели, плена, насилия, ухода из иудейства. Ради спасения человеческой души еврей должен пожертвовать всем — вплоть до таких священных и незыблемых вещей, как отдых субботнего дня. Пикуах нефеш дохе шабат, — говорит галахическое установление, — «спасение человеческой жизни отменяет [необходимость соблюдения] субботы»^{106}.

На двух страничках частного письма, написанного в 1828 г. одним из богатейших николаевских купцов раввину Ицхаку-Айзику Раппопорту в Бердичев, перехваченного жандармами и весьма коряво переведенного «с еврейского на русский диалект» бердичевским нотариусом, словосочетание пикуах нефеш встречается по крайней мере четыре раза. В письме нет ни слова о рекрутчине, и в целом оно поражает своей бессодержательностью. В нем среди прочего сообщаются некие туманные новости, касающиеся еврейского народа, упоминается как бы вообще сбор денег на народные нужды, говорится о беспокойстве в связи с отсутствием паспорта у проживающего в Бердичеве сына автора письма, о некоей справке о явке в кагал… Казалось, письмо вполне могло быть написано и в начале XIX в., и в конце его, и в начале века XVIII. Тем не менее, как нам представляется, все эти обстоятельства, так или иначе названные в письме то «спасение жизни», то «смертельная опасность», совершенно четко указывают на его главный исторический контекст: прошедший и предстоящий рекрутский набор, сбор средств с целью подкупа государственных чиновников, необходимость обеспечить надежным документом ближайшего родственника, справка о приписке к местному кагалу, дающая освобождение от рекрутчины по месту жительства. Вероятно, словосочетание пикуах нефеш было на устах у многих — именно оно и открывало кошельки толстосумов и заставляло семьи ремесленников отдавать последние гроши. Речь шла о спасении еврейских душ — так что евреям было, что называется, не до жиру. Тем более что планы Николая — судя по всем внешним признакам — были более чем серьезны.

26 августа 1827 г. Николай подписал несколько важнейших указов: «О обращении евреев к отправлению рекрутской повинности в натуре, с отменою денежного с них сбора, вместо отправления оной положенного»^{107}; «Устав рекрутской повинности и военной службы евреев» с несколькими дополнениями, разъясняющими обязанности гражданского начальства, губернского правления и воинских приемщиков в связи с рекрутским набором и касающимися воинской присяги евреев^{108}. Тогда же был подписан манифест «О сборе во всем Государстве с 500 душ по два рекрута» и дополняющее его «Распоряжение по предназначенному рекрутскому набору»^{109}. Распространение на евреев воинской повинности день в день совпало с объявлением о первом за время правления Николая рекрутском наборе со всей империи. В определенном смысле в этот день Николай синхронизировал работу двух часовых механизмов, отсчитывавших до сих пор не совпадавшие судьбы — евреев России и русского народа. Таким образом, не гражданские свободы, не образование и не культура изначально объединили евреев и русских — но именно армия. Даже такой второстепенной важности документ, как в тот же день подписанный Николаем приказ, вводящий правительственную униформу — вицмундиры для чиновников Сената и Министерства юстиции, красноречиво свидетельствовал, каким образом Николай собирался обустраивать империю^{110}.

Краткий указ не оставлял никаких сомнений в том, как государство понимало еврейскую проблему. Евреи осмыслялись в этом документе как социально-экономическая группа — некое отдельное «состояние» (сословие). Введение рекрутчины объяснялось желанием властей уравнять все сословия перед лицом государственных повинностей. Устав рекрутской повинности, давший развернутое объяснение предыдущему указу, вновь подчеркивал эту мысль: евреи должны проходить воинскую службу наравне с прочими подданными. Цель правительства формулировалась с помощью характерного для еврейской политики просвещенных европейских держав понятия Verbesserung — «улучшение». Армейский опыт, по замыслу, должен был обеспечить для отслуживших службу «вящую пользу и лучший успех», приумножив их способности в оседлости, хозяйстве и профессиональных занятиях. Евреи, по умолчанию, представлялись государству сословием отсталым и недоразвитым, нуждающимся в улучшении, — мы уже видели, насколько такое представление расходилось с реальным положением дел.