Среди чиновников Военного министерства и старших офицеров было достаточно много прагматиков, понимающих, какой ущерб армии приносит произвол циркуляров и неуважение к законности. Анализируя многочисленные распоряжения министерства о евреях-врачах, помощник начальника Главного штаба генерал-лейтенант Афанасьев отмечал, что ограничительная практика противоречит закону: следует либо не брать в армию евреев-фармацевтов, либо изменить закон^{944}. В ответ на циркуляр, запрещающий брать евреев мастеровыми, начальник Одесского военного округа писал в Военное министерство, что солдаты из крестьян не знают никакого мастерства и не могут быть направлены на эти должности, в то время как поляки и евреи, жители западных губерний, — «мастеровые, портные и сапожники в громадном большинстве». Поэтому военные части «будут поставлены в безвыходное положение», если лишатся мастеровых — поляков и евреев^{945}. Накануне ухода Ванновского Главное инженерное управление добилось некоторых послаблений. В обход циркуляра 1894 г., запрещавшего евреям и католикам служить телеграфистами, в июне 1898 г. Военное министерство все-таки разрешило допускать евреев и католиков к службе телеграфистами, а также кондукторами инженерных управлений^{946}.

Да и сам Ванновский иногда проявлял прагматическую сметку. В некоторых случаях, когда к нему обращались корпусные или дивизионные командующие, он позволял оставлять в войсках евреев на закрытых для них должностях — с тем, разумеется, чтобы новых евреев на эти должности не назначать^{947}. Одновременно он настойчиво требовал от местных начальников полного единообразия при применении ограничительных законов и ворчал по поводу местного самоуправства. При малейшем поводе к введению антиеврейского ограничения Ванновский не упускал случая издать циркуляр, превращая единичные случаи предосудительного поведения еврейских солдат в коллективное преступление нижних чинов-евреев^{948}. Одним из последних распоряжений Ванновского стал секретный циркуляр от 16 октября 1899 г. № 1366 об усилении надзора за солдатами-евреями. Поводом к нему послужила рекламная открытка (на немецком и идише) пароходной компании Вейнберга, занимавшейся перевозкой еврейских эмигрантов в Америку. Открытка была получена Шломо Гуревичем, рядовым Нежинского полка^{949}. Военному министерству было известно всего о двух подобных случаях. Но этого оказалось достаточным, чтобы все письма, получаемые еврейскими солдатами от их заокеанских родственников, были признаны Ванновским «подстрекательскими»^{950}. Обручев разослал записку по Главному штабу: «Ввиду случаев получения нижними чинами из евреев писем из-за границы с подстрекательством побега в Америку военный министр признал необходимым учредить самый строгий надзор как за письмами, получаемыми нижними чинами иудейской веры, так и за личным их сношением с евреями вообще»^{951}.

В результате за годы пребывания Ванновского на посту военного министра был сформирован сложнейший и не всегда понятный самим военным чиновникам реестр должностей, на которые не допускали евреев и поляков. Он включал писарей, мастеровых, чертежников и кондукторов, рядовых крепостных гарнизонов, оружейников, всех видов служащих инженерных войск, машинистов, мельников, приемщиков вещевых складов, аптечных и ветеринарных фельдшеров, а также врачей и фельдшеров в войсках западных округов^{952}. Реестр осложнялся многочисленными оговорками — скажем, наличием пятипроцентной нормы для некоторых должностей в Варшавском военном округе, а также практическими соображениями военных начальников, для которых — как для начальника Одесского военного округа — соображения пользы значили больше, чем министерская идеология. Разумеется, те военные прагматики, которые понимали, насколько важно для нормального функционирования армии установить терпимые отношения между различными этническими группами, оказались первыми жертвами министерской антиеврейской политики.

Направленная против еврейских солдат антисемитская кампания обратилась прежде всего против тех офицеров, которые не разделяли министерской ксенофобии и придерживались собственных взглядов на проблему инородцев в армии. Эти офицеры, которых без преувеличения можно назвать русской военной интеллигенцией, оказались среди первых жертв инициированной сверху антисемитской кампании^{953}. В главе II мы рассказали, как командиры нескольких полков попытались установить нормальные отношения с евреями-солдатами. Здесь мы расскажем, чем обернулись для них эти попытки.

О том, что в каком-то из полков Одесского военного округа евреям-солдатам дозволили собрать деньги для написания свитка Торы и принять участие в переносе свитка в синагогу, Ванновский узнал от Александра III. Подробности разговора между царем и министром нам неизвестны, но по результатам разговора ясно, что Александр требовал немедленно доложить ему, как такое безобразие могло иметь место в армии, да еще и с разрешения начальства. 11 июня 1888 г. Ванновский написал записку Обручеву, требуя немедленно выяснить, «кто разрешил сбор денег, кто допустил торжественное перенесение, кто участвовал и т. п.»^{954}. Видимо, Александр торопил своего министра, поскольку буквально через несколько дней Ванновский сам написал телеграмму одесскому градоначальнику и потребовал прислать сведения о происшедшем немедленно — ответной телеграммой на имя Государя Императора. Судя по полученному Ванновским ответу, одесский градоначальник генерал Рооп понимал, что действия полковника Макеева следует характеризовать как «крайне бестактные и заслуживающие серьезного порицания». Тем не менее он совершенно не разделял подхода военного министра, ставящего идеологические соображения выше прагматических^{955}. Генерал Рооп писал: «Принимая во внимание прежнюю отличную службу полковника Макеева и хорошее состояние как в строевом, так и в хозяйственном отношении командуемого им полка, я полагал бы возможным ограничиться в данном случае объявлением ему выговора в приказе»^{956}. Ванновский ознакомился с телеграммой и пришел к иному мнению. Во-первых, Макеев не испросил разрешения начальства, а во-вторых, позволил перенесение свитка «с особой торжественностью» — вещь совершенно недопустимая. Поэтому, решил Ванновский, Макеев подлежит отстранению от должности. 23 июля Александр ознакомился с решением министра и подтвердил его — снять Макеева с должности и отправить в запас с выслуженной пенсией^{957}.

Случай с Макеевым послужил своего рода парадигмой поведения Военного министерства в отношении трезвых армейских начальников, не ослепленных расовой ненавистью. 21 мая 1897 г., сразу после опубликования «Варшавским дневником» заметки о даровании общиной города Серпеца 48-му драгунскому полку свитка Торы, заметка была аккуратно вырезана из газеты и послана в Главный штаб с анонимной припиской на полях красным карандашом: «Неужели прилично и желательно подобное братание русских войск с жидами?.. Или и тут деньги?»^{958} Получив заметку, начальник Главного штаба генераллейтенант Обручев немедленно потребовал расследования всех обстоятельств дела, особенно того, что означает загадочное сообщение в газете «первые буквы Торы принадлежат командиру полка»^{959}. По Главному штабу была пущена гневная записка, написанная чудовищным, практически неразборчивым почерком, со следующим текстом: «… о подобных случаях в Чуд[нове] и Сим[ферополе] и оба раза — в газете?»^{960}. Высшей военной бюрократии было чему возмущаться. Случаи публичной демонстрации позитивного отношения воинских начальников к евреям уже не раз приводили к скандалам. В записке Главного штаба упоминалось о «возмутительном поступке» Макеева, а также о не менее возмутительных действиях командира 3-го Туркестанского линейного батальона полковника Казанцева, позволившего в 1889 г. евреям своего батальона открыть синагогу в городе Чарджуе. В целом, по мнению Главного штаба, к евреям следовало относиться так же, как к раскольникам, а потому — в соответствии с воинским уставом — им должно быть запрещено «пение по улицам и площадям, публичное ношение икон и прочая публичность». Тем более — публичное участие воинских чинов высокого ранга в еврейских ритуалах.