27 Вот партионный офицер доставляет группу еврейских рекрутов в очередное местечко по дороге к месту службы. «Мы не успели еще хорошенько отогреться, как нагрянули евреи и начали упрашивать офицера отпустить нас к ним на постой. Офицер, записавший наши имена и имена тех, которые нас приглашали, разрешил нам идти» (Т. 2. С. 175). В Польше бедное еврейское семейство, поймав Ерухима-денщика на краже, дарит ему курицу, которую вор-неудачник пытался украсть для своего ротного начальника. Братья шлют ему деньги, и немалые, чтобы Ерухим, подобно многим другим солдатам, нанимающимся на временные работы, занялся мелкой торговлей (Т. 2. С. 233–235). В городе, где проживает рассказчик, община пытается, правда, безуспешно, освободить его от службы. Богров даже замечает, что для выкупа из армейской неволи Ерухима он мог бы «рассчитывать на щедрость еврейского общества» (Т. 3. С. 157).

28 Богров пишет: «Мой Ерухим не двадцатипятилетний Иванушка, дышащий силой и здоровьем, привычный к физическому труду и даже к кулачному бою и молодецкой выпивке. Это — болезненный, хилый ребенок, забитый еврейскими учителями, запуганный с детства, с зачатками пожизненного геморроя и золотухи. Для него русский язык — китайская грамота; он дрожит перед каждым уличным мальчишкой, а солдата боится пуще его страшного ружья. Непосредственно из объятий чадолюбивой еврейской матери он переходит в ежовые лапы солдата-дядьки; от учительской скамьи, на которой он вырос, скорчившись в три погибели, он переходит к военной вытяжке и выправке прежних времен; после детской розги меламеда и пощечин чахоточной его руки он, без всяких постепенных переходов, подвергается сразу солдатским фухтелям, палкам и кулачному мордобитию» (Т. 1. С. 139).

29 По словам Богрова, Ерухим отбывает военную службу «спиною и выбитыми зубами». Его наказывают за малейшую провинность. Ни смена начальства — военные поселенцы, поповская семья, ротный командир, — ни обстановка никак не способствуют его адаптации в инокультурной среде. Он остается неприкаянным и одиноким. Его трусливая попытка покончить жизнь самоубийством заканчивается трагикомическим фарсом. Богров вскользь упоминает о его неудачных попытках повернуть колесо судьбы — заняться мелкой торговлей или сбежать в Австрию. Он даже не способен активно защитить своих единоверцев — семейство Богрова, в квартире которого стоящие на постое солдаты устраивают настоящий погром. У него хватает сил только на то, чтобы не принимать участия в разбое. Ерухим, таким образом, безволен, труслив, вечный неудачник, мученик (Т. 3. С. 151, 155–156, 159, 174, 205, 229, 231, 233, 236, 238).

30 Cм.: Rotshtein S. Kantonistim. Tel-Aviv: Va’adat ha-yovel, 1962. P. 55–80. Следует заметить, что книга Ротштейна, кроме всего прочего, основана и на документальных источниках. Ср., например, приведенную у него историю иркутской военной синагоги с тщательно документированным исследованием Гаращенко: Геращенко А. Краткая история каменного здания синагоги в Иркутске // Сибирский еврейский сборник. Иркутск: Арком, 1992. С. 47–50.

31 Сын еврейского солдата, настоящее имя которого до нас не дошло, Никитин был принят в кантонисты 4-го учебного карабинерного полка, размещенного в Нижнем Новгороде, а затем служил полковым писарем. В 1857 г. получил звание унтер-офицера. См.: Рейтблат А.И. Никитин Виктор Никитич // Русские писатели, 1800–1917. М: Энциклопедия, 1989. Т. 4. С. 305–306. Из имеющихся источников не ясно, когда Никитин принял крещение, однако его военная и гражданская карьера указывает на то, что это могло случиться после 1857 г. Став известным литератором, Никитин никогда не отождествлял себя с русским еврейством; писательская среда также относилась к нему как к человеку русскому и православному. См., например: Slutsky Y. Ha-itonut ha-iehudit-rusit ba-meah tesha-esreh. Yerushalaim: Mosad Bialik, 1970. P. 147. Никитин описал свою жизнь и карьеру на государственной службе, ни словом не обмолвившись о еврейском периоде своей жизни и начав с момента после крещения. См.: PC. 1906. С. 54–61, 312–396, 582–669; 1907. С. 87–106, 289–307.

32 Никитин В.Н. Многострадальные: Очерки быта кантонистов // Отечественные записки. 1871. № 8. С. 351–396; № 9. С. 69-120; № 10. С. 407–440. В книге «Многострадальные» мы находим лишь краткий эпизод, связанный с еврейскими кантонистами: русские кантонисты жалуются, «зачем еврейчиков принуждают креститься». Сравнение рассказа Никитина о кантонисте Кугеле с его же книгой о русских кантонистах обнаруживает полное расхождение в замысле, композиции, структуре и тематике этих двух произведений и одновременно значительную зависимость рассказа от «Записок еврея» Богрова. С другой стороны, «Многострадальные», львиная часть которых посвящена рассказам об обучении кантонистов, обнаруживает очевидную зависимость автора от «Очерков бурсы» Помяловского.

33 Никитин В.Н. Быт военных арестантов в крепостях. СПб.: Колесов и Михин, 1873. С. 246–247; 264; 272–275; 282–283; 285; 294; 310; 311; 320; 359; 361; 362.

34 Никитин В.Н. Век прожить — не поле перейти // Еврейская библиотека. 1873. № 3. С. 164–214.

35 Отец Льва Кугеля — традиционный, но весьма свободомыслящий еврей; мать, наоборот, набожная и фанатично преданная религиозной обрядности женщина. Симпатии Льва явно на стороне отца, которому адресованы упреки матери в вольнодумстве. Против Кугеля-старшего направлен и гнев жителей местечка Ш. К-ской губернии. Рассказчик самим подбором эпитетов демонстрирует, что солидаризируется с отцовским пренебрежением к традиционному еврейству. Реакцию жителей местечка на вольнодумство отца он характеризует как «сердитое бессилие ярых защитников обычаев» (С. 167).

36 Кугель-старший риторически вопрошает: «Да много ли верующих из убеленных сединами старцев?» (С. 180). Неуважение к традиции переносится на пренебрежительное отношение рассказчика к матери: ей, традиционной еврейке, в отличие от отца, отведено ничтожно мало места в повествовании. Нелюбовь к еврейской женщине усиливается с появлением мачехи — развратной, лживой и подлой (С. 170–171). Заметим, что, попав в казарму, рассказчик обнаруживает, что казарма своими порядками напоминает ему родной дом (С. 178). Это сравнение — скорее критика уродливых домашних отношений, чем комплимент казарме.

37 Напомним эти важные детали: русская православная семья прячет маленького Кугеля от рекрутского набора. В русской переплетной мастерской Кугель приучается к труду, обзаводится специальностью, приобретает полное доверие и заслуживает уважение хозяина (С. 191–201). Как и Богрова, которого воротит от неприглядных еврейских женщин и который всегда восхищался красотой русских женщин, никитинского Кугеля привлекает дородная русская девушка (С. 202–205). Как и в «Записках еврея», у Никитина отец рассказчика — диссидент, мать — фанатичная еврейка. Как и у Богрова, у Никитина хасидический кагал изгоняет из общины отца главного героя.

38 Следует заметить, что нечто подобное случилось и в жизни Никитина: беседуя с арестованными еврейскими солдатами или евреями-кантонистами, Никитин ни разу не открыл им своего еврейского происхождения.

39 Отсюда следует неожиданный вывод: все эпизоды никитинского рассказа, не содержащие элементов самооправдания (например, описание взаимоотношений между евреями черты оседлости и кантонистами), следует рассматривать как соответствующие некоей исторической реальности. Другое дело, что эти эпизоды противоречат замыслу рассказчика.