За статьей Апухтина последовали другие, менее пространные реплики. Ф. Ковалевский предложил избавить армию от евреев, введя военный налог, поскольку ловля еврейских призывников и лечение мнимых еврейских больных ложится тяжким грузом на государственную казну{1029}. М. Полянский был убежден, что пребывание евреев в армии есть плод пагубного для России недоразумения. Он, полковой адъютант, обладающий, вероятно, и знанием живой армейской жизни, и опытом службы, аргументирует свою точку зрения расхожим набором из юдофобского лексикона: «Помимо всем известного отсутствия у евреев призвания и склонности к военной службе, ни для кого не тайна, что за спиной каждого еврея стоит кагал, составляющий таинственную и могущественную общину, которая деспотически управляет своими членами»{1030}. А. Смирнов, судя по его статье — также строевой офицер, — совершенно уверен, что отношение к евреям в армии вполне справедливое, но что евреи не приспособлены для защиты отечества и нежелательны на нестроевых должностях{1031}.
Наконец, на книгу Усова откликнулся «Военный сборник» — сухой, но вполне академичный и профессиональный журнал Военного министерства — статьей Тифона [Далинского]{1032}. К слову заметим, что в «Военном сборнике» ни в десятые годы, ни раньше не появлялось столь слабых, плохо написанных и совершенно неаргументированных статей, как эта. Тем более знаменательно, что ее все же поместили в официальном журнале министерства. Далинский назвал «ненадежными» все цифры, приводимые Усовым, не предложив никаких контраргументов и безапелляционно заявив, что все выводы Усова — ненаучны, тенденциозны и неубедительны. Расправившись походя с тщательнейшей аргументацией Усова, Тифон предложил свою версию проблемы «евреи в армии», свалив в кучу расхожие штампы черносотенной критики и даже не потрудившись выстроить из них нечто целое. По Далинскому, репрессивные меры против евреев 1880-х годов были приняты просто потому, что в них «ощущалась необходимость». Эмиграцию он назвал дезертирством. Евреи, с его точки зрения, — трусы и подлые убийцы, на счету которых солдаты и офицеры, верные слуги царя, «подстреленные из-за угла сознательными семитами». В качестве бесспорных доказательств Тифон ссылается на убийство мальчика Ющинского в Киеве, солидаризируясь с обвинителями Бейлиса, и — небезынтересный факт — на Саратовское дело: «Если Усов не поленится и заглянет в журнал “Мирный труд” за август 1911 г., то там в статье Замысловского найдет акты процесса о ритуальном убийстве, совершенном евреями в Саратове в 1860-х годах прошлого столетия»{1033}. Так или иначе в меньшей или большей степени все эти авторы, кроме разве что осторожного Апухтина, соглашались с тем, что «евреям не место в армии»{1034}.
Обсуждение в Думе Устава 1912 г. показало, что прагматические соображения Военного министерства еще не вполне подавлены влиянием правых политиков. Действительно, из полутораста дополнений к уставу девять носили откровенно антиеврейский характер, тем не менее вопрос об удалении евреев из армии даже не обсуждался. Первым пунктом Военное министерство запретило лицам мужского пола старше 15 лет «увольняться из русского подданства» до прохождения полного цикла военной службы. И хотя в этом пункте евреи вообще не были упомянуты, не оставалось сомнений, что предложение это было направлено против еврейской эмиграции, важной составляющей «бумажных» недоборов. Статья 23 предлагала принимать в войска льготных евреев 1-го разряда, при имеющемся недоборе безльготных или льготных 2-го, 3-го и 4-го разрядов. Статья 25 требовала лишать первольготников права на льготу, если они материально не поддерживают родственников — кроме тех первольготников, которые приняли христианство. Статья 28 отказывала евреям в праве заменять евреев-призывников родными, двоюродными или сводными братьями. Статья 46 рекомендовала не признавать раввинов духовными лицами и не вводить их в число прочих духовных лиц, освобожденных от воинской повинности (последние включали священнослужителей всех христианских религий, наставников старообрядческих общин и лиц высшего мусульманского духовенства). Статья 74 предлагала пропускать все жалобы от евреев, связанные с воинской повинностью, через МВД, т. е. рассматривать их как заведомо необоснованные. Статья 145 указывала на необходимость временно возвращающихся из эмиграции евреев — даже в качестве иностранных граждан — судить как преступников, уклонившихся от воинской повинности по соответствующей статье Уложения о наказаниях{1035}. Кроме того, Военное министерство оставляло за собой право наказывать родственников еврейского призывника, не явившегося к призыву, штрафом в размере 300 рублей и составлять призывные списки одни для евреев и отдельно — для всех остальных военнообязанных.
Думские либералы выступили с резким протестом. Депутаты Петровский из Воронежа, Бабаянский из Перми, Гарусевич из Ломжи предложили Думе отменить антиеврейские поправки как неприемлемые, противоречащие духу русского военного законодательства{1036}. Действительно, если в основу устава были положены общие основания, то почему во многих поправках фигурировало уточнение «кроме лиц иудейского вероисповедания»? Если во всем Уложении о наказаниях нарушители несли личную ответственность, то почему по отношению к евреям сохранялась средневековая мера коллективной ответственности, когда семья обязана расплачиваться за уклонившегося от службы? В прениях многократно повторялось, что обсуждается не еврейский вопрос, а гражданский: «Единственный сын в семье, еврей, — говорил депутат Гарусевич, — убегает за границу, в Америку, только потому, чтобы содержать эту семью, так как иначе он будет принят на военную службу, несмотря на то, что он имеет право на льготу 1-го разряда. Мне кажется, что этот вопрос совершенно не затрагивает всего еврейского вопроса. Это есть вопрос чистой справедливости, самый простой и самый обыкновенный»{1037}.
На эти и другие возражения товарищ министра внутренних дел Лыкошин отвечал односложно — такая-то статья находится в соответствии с таким-то законодательством о евреях, поэтому отменить ее не представляется возможным. Его ответ можно трактовать как попытку скрыть под бюрократической отговоркой антисемитские резоны. Однако считать А.С. Лыкошина министерским винтиком, охотно исполняющим указания своих начальствующих юдофобов, нельзя. Одаренный юрист с академическим прошлым, в разгар шпиономании 1915 г. он, уже будучи генералом армии, помог спасти от виселицы ни в чем не повинного еврейского портного, жителя прифронтовой полосы, обвиненного в шпионаже, и немало способствовал тому, чтобы наказать антисемита полковника Яхонтова, отдавшего приказ тайно убить рядовых евреев — георгиевских кавалеров{1038}. Скорее в 1912 г. Лыкошин оказался между молотом — вопросом о гражданских правах евреев в России — и наковальней, вопросом о евреях в армии. Он, по сути, признал, что попытка Военного министерства законодательно закрепить все антиеврейские правила по военной службе продиктована необходимостью привести в соответствие исключительное законодательство о российских евреях в целом с законодательством военным. В самом деле, как можно допустить равноправие евреев перед законом о защите отечества, если они не равны перед общим законом? Депутат Нисселович, согласный с логикой таких рассуждений, но не согласный с посылкой, пытался убедить Думу, что поправки к уставу наносят оскорбление всему еврейскому населению и что их необходимо отложить до решения вопроса о гражданском равноправии. Тем не менее Дума согласилась с логикой Военного министерства и проголосовала за утверждение всех поправок. В результате Устав 1912 г. юридически закрепил все антиеврейские ограничения по воинской службе, введенные многочисленными циркулярами с начала 1880-х и до конца 1900-х годов{1039}. Так в армии к 1912 г. была с точностью воспроизведена на социальном микроуровне общая модель взаимоотношения империи и черты оседлости. В армии теперь была своя черта — нравственная, психологическая, правовая, за пределы которой евреям и даже выкрестам путь был заказан. Тем не менее было бы ошибкой считать новый устав победой ультраправых. Отказом обсуждать вопрос об удалении евреев Военное министерство продемонстрировало, что здравый смысл все еще сильнее политических предрассудков.
