И все же, несмотря на то что к концу 1844 г. решение Николая I обращать кантонистов в христианство было наконец доведено до сознания военачальников, миссионерская кампания сталкивалась со значительными трудностями. Кроме очевидных, связанных с неповоротливостью военной бюрократии, существовало еще несколько немаловажных обстоятельств, препятствовавших воплощению политики Николая. Остановимся на некоторых из них. Прежде всего командиры батальонов не всегда могли изолировать еврейских детей от взрослых солдат, служащих в тех же местах на различных должностях в армии. Так, например, когда командир 3-й учебной бригады склонил четырех кантонистов (среди них — Гофман, Беренштейн, Рубак, Лейзенберг) к принятию крещения и они, по его словам, выразили добровольное желание принять православие, все планы командира расстроил рядовой Фроим Фурман. Прикомандированный к Пензенскому внутреннему гарнизону, он был послан в Саратов для шитья сапог для рекрутов из солдатских детей, где отговорил детей креститься. Разгневанный командир, которому удалось переубедить лишь двоих, потребовал немедленно убрать из Саратовского гарнизона и Фурмана, и двух других еврейских рекрутов, занимавшихся пошивом одежды для кантонистов — Шпицмана и Бровермана, чтобы в дальнейшем у него «не могло случиться подобных последствий»{352}.
Такого же рода жалоба поступила в Департамент военных поселений от подполковника Войденова, командира Казанского батальона, насчитывавшего более полутора тысяч еврейских кантонистов. Объясняя малое число крещений в своем батальоне, он писал 6 июня 1845 г.: «нижние чины из некрещеных евреев, упорствуя сами в принятии православия, примером своим много действуют на непреклонное заблуждение малолетних кантонистов, которые, находясь с ними ежедневно в мастерских, тайно убеждаются ими быть твердыми противу христианской религии, поэтому убеждения не имеют успеха». Покуда не будут высланы из батальона эти нижние чины, по его же отзыву — «весьма хорошие мастеровые» — всего двадцать человек, занимавшихся при батальоне сапожным и портняжным ремеслом, ни о каком убеждении малолетних евреев не может быть и речи. По просьбе подполковника Войденова, 18 человек было переведено в августе 1845 г.{353}
В местах, близких к черте оседлости, кантонисты находились в постоянном контакте с еврейскими общинами. Командир Ревельского батальона Титков рапортовал в Департамент, что меры убеждения священника Голубцова остались и могут навсегда остаться тщетными, поскольку генерал-лейтенант Паткуль отпускает евреев для проведения богослужения «в кагал». Кроме того, по праздникам евреев «увещевает раввин». Сам Титков запретил кантонистам отправлять обряды веры, особенно еврейскую Пасху, выделил им особую комнату в помещении казармы и не отпускал домой. Николай в ответ строго повелел: «мера преждевременная, пусть ходят в синагогу без изменения»{354}. Кроме того, даже далеко за пределами черты кантонисты не были в изоляции. Иногда их отправляли домой в краткосрочные отпуска{355}. Кроме того, они получали финансовую помощь от родителей. Командир Новгородского батальона военных кантонистов майор Якубовский жаловался в Департамент, что все его старания по приведению еврейских детей в христианство остаются безуспешными: «Преткновением сему служит то, как я узнал лично от евреев, что они, вступая в православие, с этим вместе лишаются от родных своих навсегда всякого пособия, почему и остаются непреклонными». Финансовая помощь из дома, регулярная, хоть и минимальная, весьма облегчавшая нищий кантонистский быт, вероятно, оказывалась сильней обещанных и далеко не всегда получаемых наградных денег, значительных, но все же одноразовых.
Кантонисты-евреи не видели особых преимуществ в принятии крещения. Это обстоятельство особо огорчало непосредственное кантонистское начальство. Так, генерал-майор барон Зедделер хвалил выкрестов, умных и способных к фронту, отмечая, что их способности остаются нереализованными, поскольку их запрещено назначать в топографическую службу, в артиллерию и в саперы, что, по мнению Зедделера, «противно учению Евангелия»{356}. Не помогали и финансовые поощрения. Командир Новгородского батальона упоминал, что выкресты так и не получают положенных им 25 руб., вероятно, из-за кражи казенных денег, характерной для военных заведений в целом и Департамента военных поселений в частности. Те, кто принимал крещение за пределами кантонистских батальонов — будь-то мусульмане, католики или иудеи, — наградных денег не получали вовсе, даже если за них ходатайствовал сам Клейнмихель. Логика отказов была железной: наградные полагаются только солдатским детям и кантонистам, но не солдатам, состоящим на службе{357}.
Нежелание самих командиров принимать участие в миссионерской кампании также ставило под вопрос ее успех. Действительно, темпы крещений кантонистов из евреев были крайне неравномерны. Так, например, в 1854 г. из 5991 кантониста-еврея крещение приняло 4565 человек, т. е. — три четверти, причем наименьшее число — во втором учебном карабинерном полку, в Ревельском, Смоленском, Омском, Псковском, Тобольском и Астраханском батальонах. Помесячные ведомости показывают, что в упомянутых батальонах, каждый из которых насчитывал от ста до пятисот кантонистов из евреев, крещение за все время приняло меньше 10 % кантонистов. Иными словами, темп миссионерской кампании измерялся одним процентом в месяц. Наоборот, в Казанском батальоне темпы крещения составляли около 10 % ежемесячно{358}.
Еще одним препятствием к массовому крещению еврейских детей послужило нежелание Священного синода прибегать к мерам увещеваний, практикуемых на местах. В начале 1850-х годов наиболее мрачной была судьба тех еврейских кантонистов, которые попали в Киевский батальон под командование полковника Десимона. Там же, при Киевском батальоне, кантонистам читал уроки Закона Божьего протоиерей Ефим Ремезов, которого считали знатоком древнееврейского языка и талантливым полемистом. Свои соображения о том, как следует переубеждать евреев, он изложил в труде «Краткие извлечения из писем христианина к евреям об истинной вере». Состоящий из 16 статей труд Ремезова ставил себе целью «охладить в евреях суеверную с малолетства приверженность их к неосновательным толкам талмудическим». О том, какое впечатление Ремезов производил на еврейских кантонистов, можно судить хотя бы по тому, что его труд, кроме всего прочего, содержал статьи, доказывающие подлинность кровавого навета («убивать иноплеменника перед Пасхой и пить его кровь») и рассказывающие о «злобной издревле мстительности и бесчеловечности евреев в отношении ко всем народам земли». Как считал Ремезов, его труд заслуживал публикации, поскольку его доводы отличались убедительностью, ясностью и доступностью. Ремезов, ни много ни мало, пытался убедить Священный синод в том, что его труд соответствует основным требованиям христианской риторики. Не называя источник — а им было, разумеется, триединство Св. Фомы Аквинского veritas, caritas, claritas, — Ремезов пытался доказать, что его сочинение доступно, ясно и убедительно. А полковник Десимон даже не сомневался, что труд Ремезова следует немедленно отпечатать и разослать по батальонам, чтобы еврейские кантонисты читали его в свободное время.
В январе 1854 г., сопроводив свой труд пространным письмом и рекомендациями полковника Десимона, Ремезов отправил свой опус в Синод. Обер-прокурор Синода ознакомился с трудом Ремезова, собрал для его обсуждения конференцию Санкт-Петербургской Духовной академии и в своем ответе военному министру не счел полезным рекомендовать его для чтения еврейским кантонистам. В качестве аргументов обер-прокурор Синода назвал уже упомянутые статьи, но главным назвал отсутствие у Ремезова тех самых трех единств — убедительности, ясности и доступности, — о которых говорил автор{359}. Под таким академическим предлогом Синод отказался от варварского способа убеждения кантонистов из евреев, хотя этот способ, особенно при поддержке непосредственного кантонистского начальства, мог бы дать и, как мы увидим в дальнейшем, давал свои результаты.
