В течение 1843 и 1844 гг. Николай был вынужден многократно напоминать о своем решении, прежде чем все участники миссионерской кампании — Синод, командиры батальонов, местные священники — приступили к ее выполнению. Подавляющее большинство командиров кантонистских заведений не осознавало глубокого смысла распоряжения и не догадывалось, зачем надо предоставлять отчеты каждый месяц. Два года Николай получал десятки пустых ведомостей, написанных в жанре бюрократической отписки по схеме «в нашем батальоне состоит евреев столько-то, никто православия не принял»^{345}. Николай злился и, противореча собственному приказу, писал на ничего не говорящих рапортах: «представлять тогда, когда получены дополнительные сведения, а не докладывать по частям» (карандашная запись немыслимым николаевским почерком на докладе по Департаменту от 24 июля 1843 г.). В июле, не получив отчетов по нескольким батальонам, Николай приказал присылать отчеты прямо в Департамент, минуя бригадных командиров. В августе он потребовал ускорить работу Синода над «наставлением для обращения». Как только инструкция была готова, он распорядился немедленно разослать ее по батальонам в количестве восьмидесяти экземпляров. В декабре, обсуждая с бароном Корфом успех Тобольского священника, крестившего 48 кантонистов, он высказал мысль, что ему было бы очень приятно, если бы и другие священники также последовали его примеру. В конце декабря это соображение было циркулярно разослано по кантонистским заведениям. В начале января Николай распорядился выделять из казны ежегодно по 57 руб. 14 коп. батальонным законоучителям, обращающим кантонистов в православие, а в конце января он приказал направить этих учителей в батальоны — по два в батальон и по одному в полубатальон^{346}. Одновременно Николай отслеживал ежемесячно ход обращения в войсках. Обнаружив, что в сводном отчете по Департаменту неправильно суммированы цифры батальонных отчетов, дающие слишком благоприятное впечатление о ходе кампании, он взял карандаш и принялся исправлять на рапорте: Псковский батальон — крещено не двадцать, а только семнадцать; Киевский — не четыре, а пять; Саратовский — не тридцать, а восемь; всего — не пятьсот два, а сто семьдесят шесть. Глава Департамента, обнаружив правку Николая и убедившись, что отписками не отделаешься, разослал по департаменту секретный циркуляр: в связи с «малым успехом» обращения кантонистов-евреев «вновь подтвердить монаршую волю».

В сентябре 1843 г. ситуация несколько изменилась, хотя из донесений командиров батальонов непонятно, то ли они прибавляли цифры вновь обратившихся к предыдущим, чтобы предоставить желаемый результат, то ли они вписывали в отчетность только вновь крестившихся. Во всяком случае, в сентябре прибавилось 945 новокрещеных, причем половину этой цифры дал Воронежский батальон. Весьма относительный успех Новгородского, Псковского, Архангельского и Тобольского батальонов (73, 53, 98, 48 крещеных) мало что менял в общей картине, где такие многочисленные батальоны, как Оренбургский или Казанский, дали одного-двух выкрестов^{347}. Судя по предоставляемым Николаю сведениям, кампания действительно сталкивалась с трудностями, шла неравномерно и медленно. Кроме Воронежского батальона, где крещение за 1843 г. принял 571 кантонист из евреев и 14 горцев, во всех остальных обратившиеся составляли единицы, в исключительных случаях — десятки. Интересно, что воронежский батальонный священник докладывал в Синод, что обращение полутысячи кантонистов — в значительной мере дело рук полковника Романуса, а не его, священника. Особенно плачевно обстояло с обращением у взрослых евреев — нижних чинов армии. За 1843 г. из 465 нижних чинов, состоящих при кантонистских учебных заведениях на строевых и нестроевых должностях, крещение приняло четверо, т. е. меньше 1 %. За это же время из 3472 кантонистов обратилось 199, т. е. 6 %. Обращались крайне неравномерно. Только в Перми, Томске, Новгороде, Тобольске и Втором учебном корпусе — четырех заведениях из тридцати двух — цифры переваливали за десяток (соответственно, 86, 22, 14, 11, 37). Тем не менее пример Воронежского батальона показывал, что успеха добиться можно. Полковник Романус, наряду со священником Тобольского батальона, был поставлен в пример другим батальонным командирам.

Мы не располагаем помесячными сведениями за 1848–1849 гг. Исходя из донесений начала 1850-х годов мы можем предположить, что именно под впечатлением полученных рапортов, доносящих о темпах крещений еврейских рекрутов, И марта 1849 г. Николай подписал циркуляр, несколько отрезвляющий армейских миссионеров^{348}. Циркуляр гласил: «Подтвердить, чтобы при обращении рекрутов и кантонистов из евреев отнюдь не были употребляемы никакие насильственные меры, противные духу христианского учения. В этих видах увещевание евреев делать не иначе, как под ближайшим надзором местного начальства, не посылая на встречу к партиям кантонистов, для расположения их к принятию православия, унтер-офицеров молодых и неопытных, которые, увлекаясь излишним усердием, могут своими настояниями вынуждать согласие, не основанное на убеждении и потому шаткое и непрочное»^{349}.

Саул Гинзбург считает, что остановить насильственные меры крещения евреев этот циркуляр не мог, да и не преследовал такой цели; он, скорее, «высочайше» одобрял принятые меры и поощрял насильственный миссионерский процесс, а потому являлся воплощением имперского лицемерия и ханжества Николая I^{350}. Здесь Гинзбург, как правило, весьма корректно толкующий документы, допускает модернистскую неточность и рассматривает циркуляр сквозь призму совсем другой эпохи — эпохи, где существует общественное мнение и либеральная печать, где государственный документ должен хотя бы внешне соответствовать условиям большой политической игры. В таких условиях вполне мог бы возникнуть документ, подразумевающий нечто прямо противоположное своему содержанию и подкрепляющийся негласными указами, которые подтверждали бы его двойной смысл. Николаевская эпоха была иной: царю не было перед кем заискивать и не на кого оглядываться; ни либеральной печати, ни общественного мнения, способного критически отреагировать на очередной государственный указ, еще не существовало. Нам не известен ни один документ николаевской эпохи, несущий в себе заряд двойного смысла и подразумевающий прямо противоположное своему содержанию. Поэтому циркуляр 11 марта 1849 г., вероятно, следует читать в прямом смысле — как требование перенести внимание с количества «новых христиан» на их качество. То есть — на глубину и крепость их христианских убеждений.

Активная миссионерская практика продолжалась и после постановления, но стопроцентного успеха начальство добиться так и не смогло. Так, по частному 1852 г. набору в Подольское губернское рекрутское присутствие в г. Ровно на военную службу поступило 49 человек «из несовершеннолетних евреев». Послужной список на пятнадцать евреев из этой группы включает девять человек с русскими именами и семь — без указания русских имен и без упоминания о Святом крещении. Из последних семерых один умер в 1853 г., двое находились в розыске и трое были выписаны из Житомирского госпиталя в Воронежский батальон военных кантонистов. К новобранцам, видимо, применялись меры физического воздействия, сломившие многих, но не всех. Находящиеся в розыске, вместе с пятью другими, были найдены в 1860 г. и крещены. Трое кантонистов, отправленных в Воронежский батальон, оставались иудеями до 1859 г. (дальнейшую их судьбу по имеющимся документам проследить невозможно). Таким образом, из 15 малолетних евреев четверо, т. е. 27 %, отстояли свое еврейство, а один из них — Нахман Корман, прибывший первым по набору, заплатил за это право жизнью^{351}.