Заплакала и встала у порога,
А воин, сев на черного коня,
Промолвил тихо: «Далека дорога,
Но я вернусь. Не забывай меня».
Минуя поражения и беды,
Тропой войны судьба его вела,
И шла война, и в день большой победы
Его пронзила острая стрела.
Средь боевых друзей — их вождь недавний —
Он умирал, не веруя в беду, —
И кто-то выбил на могильном камне
Слова, произнесенные в бреду.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Чертополохом поросла могила,
Забыты прежних воинов дела,
И девушка сперва о нем забыла,
Потом состарилась и умерла.
Но, в сером камне выбитые, строго
На склоне ослепительного дня
Горят слова: «Пусть далека дорога,
Но я вернусь. Не забывай меня».
Быть может, мы не умираем вовсе
И выдумана смерть гробовщиками,
А мы, простые люди, верим им.
Быть может, смерть — болезнь такая просто.
Ну, ляжешь, полежишь — и отлежишься,
А встанешь — все по-старому пойдет.
Так нет — чуть что, зовут твои родные
Врачей, те зеркальце к губам подносят,
Пульс щупают для вида и, конечно,
Зовут гробовщиков, а те уж дело знают.
Вот и меня когда-нибудь, наверно,
Печально упакуют в ящик длинный
И забросают глинистой землей.
А я проснусь от холода, спросонья
Рукой, от сна затекшей, потянусь
К привычной пачке «Беломорканала»
И к спичкам, что на столике ночном
Всегда лежат, — ан нет, не тут-то было.
...Все это мной придумано. Я знаю,
Что все мы смертны, и отлично знаю:
Правы гробовщики и доктора.
А я любил прозрачный холод сада,
И пенье птиц, и капельки росы
На чашечках цветов в часы рассвета,
И дальнее гуденье поездов,
И телеграфных проводов гуденье,
И ветер, что раскачивал верхушки
Упругих сосен...
Я любил движенье,
Я был влюблен в большие города —
И в те, где был, и в те, в которых не был,
Но больше всех я город свой любил,
Где выбоину каждую в асфальте
Я заучил на улице своей.
Но верю я в бессмертие. Пускай
Я двести раз истлеть в земле успею,
И скалы станут кучами песка,
И обмелеют реки, что при мне
Своею полноводностью кичились,
И очертанья берегов морских
Изменятся, и новые светила
Зажгутся в небе...
Но настанет час,
Когда придет Бессмертие. Недаром
Огонь и суша, воздух и вода
Подвластны нам. Я знаю: будет время,
Когда и Вечность, пятая стихия,
Нам покорится в день благословенный,
И в белой тишине лабораторий
Ученые свое закончат дело
И формулу Бессмертия найдут.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Пройдут еще столетья, и о смерти
Забудут люди. Даже слово «смерть»
Для них понятьем станет отвлеченным,
Таким же, как бессмертие для нас.
Они забудут грустные обряды,
Надгробные они забудут речи.
Им будет некому носить к могилам
Бескровные, сухие иммортели,
И хризантемы, пахнущие тленом,
И душную сирень, — отныне будут
Лишь для живых цвести цветы земли.
...Тогда гробовщики
Свою квалификацию изменят —
Одни спортсменами быть захотят, другие,
Быть может, даже критиками станут,
А третии останутся верны
Рубанку, но другое примененье
Найдут ему и станут делать стулья,
Столы, и табуреты, и другие
В быту необходимые предметы,
А также пианино и рояли.
И скоро все забудут о гробах,
И разве лишь влюбленные порою
(Что с них возьмешь?) при встречах и разлуках,
Как повелось до них веками, будут
Друг другу клясться в верности до гроба,
Не зная толком, что такое гроб.
Так смерть покинет землю, и о ней
Забудут люди. Города земли
В один сольются город постепенно
И крышей увенчаются одной,
И в мире будет вечная весна —
Ни слякоти, ни снега, ни мороза.
(А чтобы лыжники не приуныли,
Им выделят на вечное владенье
Кусок пространства за Полярным кругом,
И строить там не будут ничего.)
И станет в мире жить совсем легко
И радостно.
Но все же я уверен,
Что будущие жители планеты
На жизненном пиру нас не забудут
И учредят особый день в году —
День траура, всемирный день печали
По людям всем, что умерли до них.
И в этот день не слышно будет песен
На всей земле, и всюду будет тихо,
И люди будут вспоминать о нас
И навещать старинные могилы
И колумбарии, чтобы цветами
Украсить их.
...Пройдут еще года.
И оскудеет старая планета,
И тесно станет людям на земле,
И вторгнутся в эфирные пустыни
Армады межпланетных кораблей.
Но перед тем как землю покидать,
Наверно, будет каждый человек
Подолгу размышлять, что взять на память
О покидаемой навек планете.
И, может быть, какой-нибудь чудак,
Любитель языков давно забытых,
Войдет в архив и, роясь в пыльном хламе,
Случайно откопает эту книгу.
И он тогда на выцветшей странице
Прочтет, что я предвидел этот час.
