У входа Швейцар — великий Царь Дверей Застыл у входа в зал. «Впусти, старинушка, скорей, Хочу поднять бокал». Он наставительно в ответ: «Зал, видишь, не пустой. Местов свободных, видишь, нет, — Повремени, постой». Что ж, указание дано — Помедлю, погожу... Я сквозь зеркальное окно На пир чужой гляжу. Мне лица хорошо видны — Себя я вижу в них, И все грустней — со стороны — Веселие других. Пойду-ка я в свое жилье, Да заварю я чай... Я все отпраздновал свое, Прощай, старик, прощай! Письмо в пространство Медицинская сестренка Симпатичной красоты, Помесь ангела с чертенком, Где владычествуешь ты? У тебя, наверно, дети, Внук, наверное, растет?.. Мы расстались в сорок третьем У казарменных ворот. Медицинская сестрица, Сроки близятся для нас, — Разреши тебе присниться В мой ответственнейший час. Если же тебя случайно Пережить мне суждено — Постучи мне на прощанье Белым крылышком в окно. Неизвестный наследник Уйду навек, пришел на миг, — Но в чьи-то сновиденья Вступлю, как свой живой двойник, — А не загробной тенью; К кому-то — через Лету вплавь — Из вечного покоя Явлюсь в обыденную явь Страницею, строкою; Кому-то счастье предскажу Средь суеты привычной; Кого-то, может, рассержу, Не существуя лично. Он с книгой сядет у огня Полночною порою — И унаследует меня, Вступая в спор со мною. 1981 Автобиографический рапорт Живу, сухопутный марала, За строчки взимая рубли, — А деды мои — адмиралы — Умели водить корабли. Своих прибалтийских фамилий На службе у русских царей Ничем они не посрамили, Мотаясь по хлябям морей. Морячили с полной отдачей И были России верны, — И Шефнера мыс обозначен На картах Советской страны. А я все на суше работал, Прокладывал берегом путь, И к славе военного флота, Увы, не причастен ничуть. Но в дни обороны авральной, В годину военной страды, Я, если сказать фигурально, Не прятался в трюм от беды, Врагу не показывал спину, Блокаду изведал сполна; В шкатулке фамильной старинной Хранятся мои ордена. В бушующих бурях событий Я память берег о родне, — И пусть гимнастерку, не китель Пришлось мне носить на войне, Пусть с морем встречаюсь я редко, — Но знаю: судьбину мою Не надо оплакивать предкам В скупом лютеранском раю. Сухой паек Я громкой не ищу хвалы Своим негромким книжкам, И пиршественные столы Влекут меня не слишком. Иная слава мне нужна — Ее приму охотно. Отвесь мне славу, старшина, Сухим пайком пехотным! Не жирным лакомым куском, Не тортом сладковатым — Сухим пайком, сухим пайком, Надежным концентратом! Мне это нужно не сейчас, Я подожду немного. Отвесь мне славу про запас, Сухим пайком — в дорогу. Память двадцатых годов Жил на улице Стремянной Безработный инвалид, Для мальчишек — друг желанный, Друг, не помнящий обид. В нищете несуетливой Процветал он, а не чах, — И варил себе крапиву, Медный примус подкачав. «Все сомнения излишни, — Толковал он сам с собой, — Пусть нога — под Перемышлем, Ведь башка твоя — с тобой! Тяжело — не значит плохо, Не сгибайся без горба, — Неуютная эпоха, Да счастливая судьба!» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Дни толпятся, годы мчатся, — Но хоть раз в любом году Я пешочком с Петроградской На Стремянную бреду. Я шагаю, будто в гору, С грузом будничных обид Прямо к флигелю, в котором Жил счастливый инвалид. Постою у подворотни, У знакомого жилья, — И немного беззаботней Жизнь мне кажется моя, И уютнее эпоха, И светлее путь земной, И не все на свете плохо, И башка моя — со мной! |
