Долголетие (Услышано на Кавказе) В ущелье увидал я старика, Вдруг выпала из рук его клюка. Я вниз сбежал и подобрал клюку, И низко поклонился старику. Я вопросил его: «Ответь, старик, Как тайну долголетья ты постиг?» И, выслушав с улыбкой мой вопрос, Самодовольно старец произнес: «Я с женщиною ложа не делил, Не ел мясного, трубки не курил, Ни разу в жизни в рот не брал вина, — Вот почему так жизнь моя длинна. О да — я стар! Вчера сказал сосед, Что мне уже сто двадцать с лишним лет, — Но точный счет отец ведет годам, Ему я в этом должное воздам: Хоть в нем и нету мудрости моей, Признаться, память у него сильней». «Позволь, схожу к отцу я твоему?» «О нет, прохожий, не ходи к нему! Увы, увы, отец мой — мой позор, — Прошамкал старец, свой потупя взор. — Он мясо ест, и курит за троих, И отбивает жен у молодых. Увы, отец мой во грехе силен, Но долголетью не научит он!» Бессмертие ...Но сердце работает тише и глуше, И комнату серый туман заволок... А сколько сердец он за жизнь переслушал И скольким не остановиться помог! Сегодня — последнее в жизни сегодня, И он отбывает на вечный ночлег. И голову он от подушки приподнял, Чтоб мир оглядеть — и проститься навек. Дохнуло весною и солнцем горячим, И он увидал сквозь предсмертную тьму — Шли матери, улыбаясь и плача, Прощаться детей подводили к нему. И все, кто нашел у него исцеленье, Явились к нему, молоды и сильны, Со скоростью света пройдя за мгновенье По тысячеверстьям великой страны. Всю жизнь он окинул от края до края — И радость, и труд, и борьба, и покой... И доктор подумать успел, умирая, Что, может быть, смерти и нет никакой. «Руду дробят, бросают в воду...» * * * Руду дробят, бросают в воду, Толкут, трясут на все лады — И отделяют от руды Пустую горную породу. Так перед тем, как стать оружьем Или орудием труда, Потерей примесей ненужных Обогащается руда. И жизнь обогащает нас Не только тем, что счастье дарит, — Она по самолюбью нас Порой безжалостно ударит, Повязку с глаз порой сорвет, Порой жестоко осмеет Блеск незаслуженной удачи, Порой за мимолетный взлет Отплатит горечью невзгод; А смотришь — мы душой богаче... 1953
Тишина На осеннем рассвете петух прокричал, Прогудели вдали поезда. Расклубился туман, и скрипучий причал На реке раскачала вода. И живая задумчивая тишина Залегла у подножья холмов, И земля плодородным покоем полна — Ей не надо возвышенных слов. Помолчи. Пусть поет за тебя тишина, Пусть листвой шелестит на пути, Пусть неслышно заронится в душу она, Чтобы песней живой прорасти. Дубровка Вот именно здесь был убит мой друг. Высотка... Траншей следы... «Утешься! Цветами пестреет луг, Над пеплом шумят сады. И радуга встала — добрый знак, И светел вешний рассвет...» Я знаю, знаю — все это так, Но друга все-таки нет. Земля и море Что ж, что ссоримся иногда, — Вместе радость делить и горе. Нам с тобой не в беду беда, Мы с тобой — как земля и море. Даже если и шторм силен, Даже если землетрясенье, — Ни на миг и ни на микрон Нет меж ними разъединенья. Никому их не развести, Посторонним тут зря стараться: От нее ему не уйти, Ей вовеки с ним не расстаться. Старый журавль Покинув заморское великолепье — Оазисы, пальмы и зной, Трубят журавли над весеннею степью И клином летят надо мной. Они утомились, они отощали За этот далекий полет, Крылами три тысячи верст отмахали, Но рвутся вперед и вперед. Летят, подогнув голенастые ноги, Под перьями ветер свистит. А следом, по той же небесной дороге, Журавушка старый летит. От них отстает, отстает, отстает он, Уже не пристроиться в ряд — Надорвано сердце последним полетом, И старые крылья болят. Зачем ты торопишься, бедная птица? Тебе молодых не догнать. Они возвращаются жить и плодиться, А ты к нам летишь умирать! Усталый, ты нынче же, вечером синим, Падешь у гнезда своего... Но, видно, страшнее, чем смерть на чужбине, На свете уж нет ничего. ...Над сизым холмом высоту набирая, В бессмертную веря судьбу, Торопит вожак многокрылую стаю, Трубит в золотую трубу. Под солнцем косматая степь серебрится, Роса на травинках блестит. Ведут перекличку усталые птицы — И молча отставший летит. |
