Жильбер д’Отремон остановился на краю крутого откоса, нависшего над маленьким поселком. К нему подошла и Мари. Но при виде полуголых мужчин, женщин, ворошащих угли в кострах или раскатывающих прямо у себя на ляжках какую-то мучнистую массу, растягивая, меся, разминая, чтобы потом снова слепить ее в шар, она вздрогнула и помимо воли схватилась за руку спутника, будто ища у него защиты.

Жильбер и сам был в полном ошеломлении. Совсем не так представлял он себе селение дикарей.

Потом наклонился к Мари и шепнул ей прямо на ухо:

— Какая мирная картина, не так ли? Должно быть, так и живут они изо дня в день. Этих людей, похоже, ничто не тревожит… Что будем делать? Подойдем поближе?

— Не думаю, чтобы они расставили часовых, — ответила Мари. — Спустимся и подберемся как можно ближе, а там будет видно…

Медленно, не спеша они заскользили по крутому склону холма. Им приходилось все время быть начеку, чтобы не задеть камни, которые могли с грохотом покатиться вниз. Время от времени они вынуждены были пробираться ползком, помогая себе локтями и коленями, чтобы пролезть меж корнями деревьев, выступающими из земли и образующими нечто вроде небольших арок. При спуске риск, что их заметят снизу, сделался особенно велик. Они добрались до густых зарослей, образующих нечто вроде живой изгороди у подножья холма. Она укрывала их от любых взглядов. Несмотря на колючки, которыми был сплошь усеян кустарник, обвивающие его со всех сторон лианы с острыми шипами и разросшиеся вокруг кактусы, им удалось настолько углубиться в это созданное природой укрытие, что они уже могли не опасаться, что их увидят.

Залаяли собаки. Они находились прямо посредине селения, на довольно просторной площадке, где земля казалась утрамбованной — по всей видимости, в этом месте часто собиралась топтавшая ее босыми ногами толпа, — именно здесь сидели три пса и выли на луну, обращая к ней какие-то понятные только им одним, мрачные молитвы. Вытянув шеи, они, казалось, всем существом взывали к едва различимому божеству…

Снова Мари вцепилась в плечо спутника и сжала его так крепко, что тот повернул к ней лицо, на котором читалось недоумение. Она сочла необходимым едва слышно пояснить:

— Боюсь, как бы эти собаки нас не учуяли…

— Не думаю, — тоже шепотом заметил он. — Поглядите! Ведь никто даже внимания не обратил на их тявканье…

Неожиданно из зарослей, неподалеку от тех, где укрылась со своим спутником Мари, показался десяток мужчин. Все они были голые, но не красные, как остальные, кожа их в ярком пламени костров блестела, словно натертая маслом.

— Они возвращаются с морских омовений, — пояснил Жильбер.

Дикари пересекли площадку и разошлись в разные стороны, каждый направился к своей хижине. Но исчезли из виду они ненадолго. Вскоре снова показались из своих жилищ. Кожа была уже сухой, но по-прежнему белой или, вернее, какого-то оливкового цвета, которому отблески огня придавали розоватый оттенок. Один за другим они усаживались на небольшой порожек, что имелся перед входом во все хижины. Вскоре к каждому из них подошло по женщине. Они были голыми, с уродливо отвисшими животами, будто все поголовно на сносях.

И Мари, и Жильбер, затаив дыхание, наблюдали за этой странной сценой, боясь упустить хоть малейшую деталь. Вокруг царила все та же тишина, все тот же безмятежный покой. Лишь время от времени собачье тявканье или чей-то резкий, пронзительный окрик нарушали тишину холмов.

Все женщины тем временем разом принялись за одно и то же занятие. Насколько можно было судить по осторожным движениям этих созданий, трудились они старательно, кропотливо, почти священнодействовали.

На самом деле они освобождали головы своих суженых от паразитов.

Движения их были исполнены какой-то невыразимой грации и в то же время говорили о самозабвенной отрешенности. Они тщательно обыскивали жесткие, блестящие шевелюры мужей, то и дело вытаскивая оттуда что-то неразличимое для глаз, потом резким движением рук подносили добычу ко рту и с явным наслаждением разжевывали зубами. И тут же без устали снова принимались за свое дело, дожидаясь, пока супруг — этакая бонбоньерка, откуда с проворством доставали восхитительные лакомства — первым не прекратит приятного занятия. Наконец он отталкивал женщину, резким голосом выкрикивая какой-то краткий приказ. И преданная супруга тут же склонялась над тыквенными калебасами.

Начиная с этого момента Мари, так же как и ее спутник, уже знала, что последует дальше. Ведь обоим было известно, что, едва пробудившись от сна и совершив утреннее омовение, караибы руками жен окрашивали свои тела в ярко-алый цвет с помощью «руку», растворенной в растительном масле, касторовом или пальмовом. Это давало им двойное преимущество: защищало от москитов и прочих не менее опасных насекомых, таких, как пауки, прозванные «черными вдовами», а также придавало устрашающий вид дьяволов, будто только что извергнутых из преисподней. Не только женщины трепетали перед этими красными, будто обагренными кровью, мужчинами, но и враги тоже сразу могли воочию представить себе, какого цвета человеческая кровь и как выглядит окровавленный покойник.

Иные женщины тем временем все еще продолжали расчесывать волосы, делить их на пряди, а потом закручивать, предварительно освободив их от многочисленных паразитов. Они выкручивали их, словно только что выстиранное белье, потом укладывали наподобие повязки вокруг лба дикаря, чтобы затем надеть поверх убор с перьями.

Другие, ловко орудуя кистями из перьев, уже малевали своих властелинов краской «руку», начиная с лица, подолгу задерживаясь у глаз и под носом, старательно вырисовывая усы в форме бычьих рогов, караиб же тем временем невозмутимо восседал, вверяя себя заботам подруги, и приподнимал зад с порожка лишь тогда, когда наставала очередь бедер и полового члена — ибо и он тоже не оставался без внимания. Более того, женщины украшали его особенно тщательно, разрисовывая всякими замысловатыми разводами и завитушками — черными или фиолетовыми, в зависимости от концентрации генипы — краски из полыни, которую обычно использовали для этих важных художеств.

Мари и ее попутчик, с пересохшим от волнения горлом, ни на мгновенье не отрывали глаз от этого зрелища. Молодую даму тревожило, что бы могли означать все эти приготовления. Было совершенно очевидно, что уж, во всяком случае, не для того, чтобы спокойно отправиться спать, воины дали себе труд искупаться в море, а теперь велели снова воинственным манером разрисовать себе тела.

Что же они задумали? Мари слыхала, что они никогда не встречаются лицом к лицу с врагом, не освежив и не подправив татуировки, украшавшей им грудь. Стало быть, они готовятся к нападению?

Она поделилась со спутником своими опасениями. Жильбер д’Отремон с минуту помолчал, потом вдруг весело расхохотался — с насмешкой, которая так хорошо была ей знакома.

— Уж не воображаете ли вы, мадам, — вполголоса возразил он, — будто эти дикари и вправду вздумали атаковать всего вдесятером такой укрепленный лагерь, как наш? Ведь согласитесь, до этой минуты не больше десятка индейцев на наших глазах отдавались заботам своих подружек…

— По правде говоря, — возразила Мари, — я отнюдь не разделяю вашего оптимизма. Более того, уверена, что было бы лучше вернуться в лагерь и приготовиться к штурму, который, вне всякого сомнения, грозит нам в самое ближайшее время…

Не успела она договорить, как где-то вдали вновь загрохотал барабан. Он бил как-то мрачно и непривычно глухо. То быстро, то с какой-то нарочитой медлительностью. Дробный, неровный, перемежающийся ритм, казалось, еще больше подчеркивал общее безмолвие. Вскоре забил еще один барабан — поначалу показалось, будто это всего лишь отзвуки первого. Но это было вовсе не так. В столь необычной, кажущейся почти нереальной обстановке малейший шум производил сильное впечатление, ошибки быть не могло: это бил еще один барабан, не так далеко, почти рядом, и в точности повторял все звуки первого.

Несколько минут они будто переговаривались между собой, отвечая друг другу. И в самом деле, те, кто знал, что таким способом осуществляется связь между селениями, мог лишний раз убедиться, барабаны и впрямь перекликаются, задают вопросы, что-то выясняют.