Вот почему по-настоящему массированные атаки со стороны индейцев-караибов были явлением довольно редким, однако это вовсе не исключало, что всякий раз, когда такое все-таки случалось, они оказывались воистину устрашающими.

Ночь уже окончательно опустилась, и четверо путников шагали теперь почти бок о бок, боясь потерять друг друга во тьме.

Они уже вышли на ровную площадку, плотно утоптанная поверхность говорила о том, что это привычное место сборищ местных жителей, и тут внезапно раздался пронзительный женский вопль.

Ему эхом ответили другие, и почти одновременно в просвете меж двух хижин появились трое индейцев, их блестящие от масла красные тела отражали языки пламени костров. При этом были вооружены луками куда большего размера, чем они сами, а на поясах висели колчаны, в которых свободно могла поместиться пара десятков стрел. Луки у них в руках были натянуты и заряжены стрелами, но поскольку они явно не спешили их выпустить, Дюбюк одним прыжком подскочил к ним поближе и сказал на языке караибов:

— Мы ваши друзья. Мы хотим поговорить с вашим вождем.

Индейцы ничего не отвечали. Они по-прежнему продолжали угрожающе держать под прицелом своих луков четверых пришельцев, которые не знали, как вести себя в подобных обстоятельствах, однако не рисковали воспользоваться своими пистолетами, боясь, как бы на них тут же не набросилась сотня дикарей.

В конце концов до караибов, должно быть, все-таки дошло, что белые, которые только что обратились к ним на их языке, похоже, уже имели случай говорить с кем-то из их племени, и вполголоса обменялись между собой несколькими фразами, которые показались Дюпарке очень отрывистыми и гортанными.

После чего один из них вынул из своего лука стрелу, сунул ее в колчан и по-кошачьи вкрадчивой походкой направился по извилистой тропинке, вьющейся между хижинами.

Дюбюк ни на шаг не сдвинулся с места. Он счел за благо объяснить двоим оставшимся вооруженным аборигенам, что пушечные залпы, что раздались с корабля, были салютом в честь острова и выражали радость экипажа от предвкушения встречи с индейцами-караибами, которых они считают своими братьями.

— Мы хотим поговорить с вождем племени! — еще раз повторил Дюбюк в надежде получить хоть какой-нибудь ответ.

Наконец один из караибов произнес:

— Кэруани пошли сказать.

Дюбюк перевел ответ Жаку, и все четверо принялись ждать, не выказывая ни малейшего нетерпения. Аборигены же словно застыли этакими каменными изваяниями и продолжали неподвижно стоять все в тех же не предвещавших ничего хорошего позах.

Костры сухо потрескивали, то и дело издавая щелчки, похожие на выстрелы. Со стороны хижин доносился какой-то едва слышный разговор, нечто вроде женского шепота, время от времени прерываемого голосом более резким и пронзительным. Дюбюку не удавалось понять, о чем шла речь. Ведь многие женщины здесь вовсе не из племени караибов. Они не принадлежали к нему ни по расовым признакам, ни по характеру, ни по языку. Все они происходили из племени арроаргов, злейших врагов караибов, которых те безжалостно истребили. Однако победители сохранили женщин — для удовлетворения своих естественных надобностей и продолжения рода. Ничто не могло уберечь от уничтожения племя арроаргов — радушных, веселых, добрых, с на редкость кротким нравом. Это ведь они посадили манцениллы, чтобы помешать врагам приближаться к их острову, но караибы застали их врасплох, завезя на острова ядовитых змей, от которых весьма трудно было потом избавиться, даже несмотря на то, что почва на многих островах отнюдь не благоприятствовала выживанию на ней пресмыкающихся.

Что же касается языка, на котором говорили эти женщины, то изъяснялись они на нем только между собой, и для любого индейца было бы бесчестьем даже случайно воспользоваться им в разговоре — ни одной женщине, пусть даже самой любимой и обожаемой, никогда бы и в голову не пришло обратиться к супругу на этом презренном наречии.

Вопреки ожиданиям генерала навстречу им вышел отнюдь не вождь, а десяток воинов, вооруженных луками и дубинами.

Тела их, как и у других аборигенов, были сплошь покрыты слоем краски «руку», и на них не было ничего, кроме набедренных повязок — узкой полоски материи, обмотанной вокруг талии и бедер. Нечто вроде тюрбана — у кого голубого, у кого ярко-красного цвета — поддерживало вокруг лба ряд пестрых перьев, которые полностью скрывали волосы. На шее у некоторых были ожерелья из морских ракушек, кое-кто из них вдобавок к луку и дубине еще сунул за набедренную повязку остро отточенный каменный топорик, сделанный из зеленоватой вулканической породы — «небесного камня», отличающегося необыкновенной твердостью.

Группа воинов приблизилась к четверым французам и, так и не произнеся ни единого слова, остановилась примерно в десятке саженей от пришельцев, но тут от них отделился один из аборигенов и направился прямо к Жаку, чья одежда и повадки, видимо, навели его на мысль, что именно он среди них главный.

Абориген произнес несколько слов таким монотонным голосом, что по интонации Жак никак не мог догадаться, выражает ли индеец удовлетворение или, напротив, настроен весьма агрессивно. А потому с недоумением посмотрел в сторону Дюбюка. Но Дюбюк уже спрашивал о чем-то дикаря на его родном наречии. И, дождавшись ответа, переводчик пояснил:

— Он интересуется, зачем мы пожаловали на этот остров. Я ответил, что цели наши вполне мирного свойства и что мы желали бы повидаться с вождем племени, чтобы поговорить с ним. Он заверил, что вождь, которого зовут Кэруани, готов принять нас.

Словно в подтверждение его слов дикарь, что вел переговоры, сделал жест в сторону четверки французов и отвернулся, будто приглашая их следовать за ним.

Они двинулись через селение. Разведенные перед хижинами костры трещали, рассыпая вокруг снопы искр. На решетках из железного дерева жарились дымящиеся куски еще кровоточащего мяса. Слегка раздувшись на раскаленных углях, оно издавало весьма аппетитные запахи. Женщины, сидя на корточках, присматривали за этой примитивной стряпней. Все почти полуголые; у наиболее молодых, довольно белокожих, были крепкие, округлые груди, у самых смуглых была кожа цвета золота. В качестве украшений они нацепили ожерелья и браслеты из ракушек, у некоторых даже попадались выточенные вручную жемчужины, да еще кольца в ушах — такие большие и тяжелые, что растянутые мочки отвисали у них вплоть до самых плеч.

Тут же со всех сторон, спеша поглазеть на пришельцев, сбежались дети, все они были в чем мать родила. С луками в руках, сделанными соответственно их росту, они плотным кольцом окружили четверку французов, что-то крича и угрожающе тыкая в них пальцами.

Барабан продолжал бить все в том же темпе. Ритмом своим он напоминал звук «ассотора» — негритянского барабана почитателей культа Воду.

Однако едва Дюпарке со своими спутниками, по-прежнему сопровождаемые аборигенами, ступили на площадку, заметно более обширную, чем первая, барабан тут же, словно по волшебству, смолк. Из прямоугольной хижины, попросторней остальных, но тоже с глинобитными стенами и крышей из пальмовых листьев, вышел человек поистине гигантского роста. Большой костер, разведенный перед отверстием, служившим входом в жилище, освещал его внутреннее убранство.

Дикарь внушительного роста встал перед хижиной и, скрестив на груди руки, поджидал четверых пришельцев. Это, вне всякого сомнения, и был вождь племени. Впрочем, едва они подошли к нему достаточно близко, он и сам, постучав себя огромной лапищей по груди, отрекомендовался как Кэруани.

Тем же манером представился ему и Жак.

С этого момента разговор продолжался при посредничестве Дюбюка, который переводил реплику за репликой.

— Зачем, — осведомился Кэруани, — вы наделали столько шума? Зачем стреляли из пушек, если говорите, что явились сюда как друзья?

— Так мы привыкли приветствовать тех, кого уважаем, — был ответ Дюпарке.

— Это очень хорошо… — заметил дикарь. — Дюпарке… я слыхал его имя. Это имя великого воина…