Ив, не шелохнувшись, смотрел на монаха.

— Пресвятая Дева! — воскликнул францисканец. — Вы слышите, что я вам сказал? Повторяю, мне так и не удалось увидеться с генералом Дюпарке!.. Нисколько не удивлюсь, если эти негодяи так и сгноят его в каком-нибудь каменном мешке! Вот и выходит, что вы уговорили меня отправиться сюда, посулив митру, а взамен мне придется расстаться даже со своим духовным облачением, ведь это единственное, что меня ждет, когда мой настоятель узнает правду…

— А кто вас просит, святой отец, обо всем ему рассказывать? — поинтересовался бывший пират.

— Десять тысяч чертей! Вы что, принимаете меня за такого же гнусного лжеца, как вы сам? Вдобавок ко всему, знали бы вы, чего мне только не пришлось перенести в этом форте! Тысячу оскорблений!.. Не было ни одного кирасира, который бы не попытался ввергнуть меня в грех пьянства… И каждый Божий день этот лейтенант Лавернад изводил меня всякими дурацкими вопросами: «Сколько в Сен-Пьере пушек?.. Да сколько там солдат?.. Да сколько там алебардщиков?..» А если не лейтенант, то сам командор собственной персоной, да-да, сударь, так оно и было. А с ним шутки плохи, чуть что, сразу: «Если вы, святой отец, не ответите на мои вопросы, мне придется посадить вас в темницу…» А что, интересно, я мог ответить всем этим приставалам? Может, вы снабдили меня хоть какими-нибудь сведениями? Вот мне и приходилось на все отвечать: «Спросите у Лефора, это его затея, пусть он вам и отвечает!» Тысяча тысяч чертей и дьявол в придачу, признаться, я рад, что вы здесь, по крайней мере, вы сможете сказать всем этим людям, которые оказались самыми отъявленными негодяями, что…

— Послушайте, отец мой, — прервал его Ив, — давайте-ка для начала хорошенько подкрепимся…

— Ох! Только этого не хватало! — в ярости воскликнул монах. — Даже не заикайтесь мне о еде! Вот уже неделя, как я здесь, и все это время мне ни разу не подавали ничего другого, кроме соленой рыбы да бобов, которых даже не пожелает отведать на необитаемом острове моряк, потерпевший кораблекрушение… Должно быть, этот сорт бобов выведен специально для мятежников, ибо мне не попалось ни одного, в котором проживало бы меньше двух червяков! Так что я уже не могу выносить даже запаха этой соленой рыбы…

— Не знаю, что нам собираются подать на обед, — невозмутимо заметил ему Ив, — но, если вы не голодны, святой отец, можете не есть, просто посмотрите, как человек с чистой совестью и спокойной душою будет наслаждаться пищей на глазах у монаха, который богохульствует, как настоящий разбойник с большой дороги, и обзывает самыми гнусными именами губернатора, самого очаровательного человека, какого только можно себе представить на этом свете!

В тот самый момент в комнату внесли поднос, откуда исходили столь соблазнительные запахи, что кадык монаха так и заходил ходуном. Лефор расхохотался. Отец Фовель торопливо заглатывал слюну.

— Благодарение Богу, — воскликнул бывший пират, разглядывая зажаренную молодую курочку, — что вы не голодны, монах, не так ли?

— Кто это вам сказал, будто я не голоден? — поинтересовался францисканец. — Вы, сын мой, вечно переворачиваете все на свой манер, вот это-то и приведет вас прямо в ад…

— Ладно, святой отец, так и быть, поделим все поровну, да поторопитесь, ибо я намерен познакомить вас с одним благородным господином. Кавалером де Граммоном… Надеюсь, вы сможете вести себя прилично перед этим почтенным дворянином и у вас хватит благоразумия оставить здесь весь свой запас непристойных ругательств. Кавалер де Граммон, отец мой, человек весьма чувствительный и не потерпит богохульства…

Борт фрегата «Встречный ветер» навис над головами Лефора и монаха, словно внушающая страх скала. Из пушечных люков, аккуратно выстроившись, грозно выглядывали жерла орудий, а над всем этим, делая церемонные жесты в адрес гостей, величаво возвышался человек, весь утопающий в кружевах и с обильно украшенной перьями шляпой на голове.

— Эй, там, на корабле! — крикнул Лефор. — Трап, черт бы вас побрал! Спустите трап, да поживей!

Ему не пришлось просить слишком долго, ибо почти сразу же по дну шлюпки застучали деревянные перекладины веревочного трапа.

Едва ступив на палубу, он буквально опешил, не поверил своим глазам, ибо развернувшееся перед ним зрелище было бы куда уместней где-нибудь в театре, чем на борту морского судна.

Между шканцами и верхним мостиком красовался огромный шатер. Штаг с одной стороны был прикреплен к фок-мачте, а с другой зацеплен за фонарь на корме, все это пространство покрывал огромный ковер, полностью заглушающий звук шагов. Повсюду были расставлены мягкие кресла и диваны, на которых в удобных позах сидело множество людей, чье происхождение никак невозможно было определить с первого взгляда, ибо никогда еще в жизни не доводилось Иву видеть типов, одетых с такой причудливой фантазией.

Те, чьи головы венчали ярко-красные бумазейные колпаки на манер бретонских корсаров, были смешно обряжены в камзолы, которые, должно быть, некогда покрывали плечи каких-нибудь испанских адмиралов. Те же, кто гордо носил треуголки, а таких было немало, были либо совершенно голы по пояс, либо в рубашках из атласной материи и с украшениями на каждом пальце, в ушах и в носу. Прочие были завернуты в какую-то грубую толстую холстину, ее мрачно-серые тона оживляло множество пятен и дыр.

Большинство людей этой странной компании были босоноги. Все без исключения выпускали из своих трубок столь обильные клубы дыма, что слабому бризу никак не удавалось разогнать из-под шатра скопившееся там серое облако.

Еще одним признаком, роднившим эту разномастную публику, был целый арсенал оружия, который они носили на себе: у каждого пара засунутых за кожаный пояс пистолетов и длинная шпага, а на ляжках болтались калебаса с порохом и двойные мешочки с пулями.

Ив сразу же заметил, что мужскую компанию разбавляла всего одна женщина. По кругу передавались кружки, кувшинчики на столе были опорожнены лишь наполовину. Все то и дело прикладывались к кубкам, и женщина отнюдь не отставала от всех в этом приятном занятии.

Лефор подтолкнул монаха, застывшего на месте, не в силах оторвать взгляда от этого немыслимого зрелища, и шагнул в сторону шатра.

— Я хотел бы поговорить, — громко и отчетливо произнес он, — с кавалером де Граммоном…

Тотчас же голос, не менее звучный, чем Лефора, прозвучавший откуда-то из-под женских юбок, поинтересовался:

— И кто же это тот христианин, которому приспичило поговорить со мной в столь неурочный час?

— Ив Лефор, — представился бывший пират. — И, смею вас заверить, что христианин, который не поленился проделать неблизкий путь с Мартиники, чтобы лично переговорить с кавалером де Граммоном, не такой христианин, как все прочие.

С появлением Ива и монаха под шатром сразу воцарилось какое-то неловкое молчание. После же заявления Лефора то тут, то там послышались взрывы хохота и грубые шутки. Наконец показался человек, державший в руке благоухающую ромом кружку. Он поднялся с дивана, столь низкого, что, казалось, отделился от женщины, подле которой лениво растянулся. Небольшого роста и, судя по всему, чрезвычайно подвижный; с первого взгляда по черным глазам, смуглому цвету лица, бесшабашности в манерах и какой-то добродушной вульгарности его можно было принять за уроженца Прованса.

Это и был кавалер де Граммон. Отпрыск знатного рода, он из-за каких-то грешков молодости был вынужден скрываться на островах. Все свое состояние он истратил на любовницу; была у него на счету и неудачная дуэль, но это был истинный дитя Парижа — любитель выпить, игрок, распутник, что не мешало ему быть незаурядным, а порою, в особо тяжелых обстоятельствах, и поистине гениальным тактиком. Он любил жить легко и не думая о завтрашнем дне и в приступах гнева, как и в разгуле самого безудержного веселья, нещадно богохульствовал и поминал имя Господа всуе. При всем при том был он человеком любезным и обходительным, остроумным, щедрым до расточительности, приветливым, снисходительным к чужим грехам, готовым всегда прийти на помощь слабым и беззащитным, милосердным к беднякам — это делало его любимцем всякого, кого сводила с ним судьба.