Она почувствовала, как ее охватывает ужас, настоящий ужас, от которого она буквально застыла на месте, готовая вот-вот повернуться и убежать как можно дальше, однако острое любопытство все-таки заставило ее остаться.

В самой середине сарая какой-то негр, высокого роста и совершенно голый, с поразительной ловкостью бил всеми десятью длинными, с утолщенными суставами пальцами по стволу дерева. Судя по странному, монотонному ритму, это, должно быть, он и бил в барабан. Однако, приглядевшись получше, она поняла, что принятое ею поначалу за ствол дерева на самом деле выдолбленный изнутри пень, на который сверху натянута высушенная овечья кожа. Так вот он какой, этот барабан… Он звучал гулко и как-то заунывно-мрачно. И в том, как негр колотил пальцами по этой натянутой, вот-вот готовой лопнуть от напряжения коже, было что-то одновременно раздражающее и тревожное. Мари охватило ощущение, будто она оказалась во власти какого-то дьявольского наваждения. Уж не подействовали ли на нее колдовские чары? Ведь так много говорят о магических способностях негров!

Похоже, во власти тех же колдовских чар были и другие негры, она видела, как они исполняли какие-то странные танцы, о которых прежде не имела ни малейшего представления.

Они шли по кругу, в центре которого стоял тот огромный барабан: впереди негритянки, позади мужчины, размахивая палками, кокосовыми орехами, на которых были изображены обезьяньи морды, а некоторые даже, похоже, и настоящими мачете. Время от времени, совершенно неожиданно, они делали крутой поворот и, резко подогнув колени, падали, однако тут же поднимались на ноги и снова занимали свои места в веренице ритмично приплясывающих тел. Песнопения незаметно становились все тише и тише, теперь уже слышалось лишь какое-то едва слышное бормотание, чуть громче жужжания десятка москитов, однако стоило барабанщику завопить: «Ала бомбайа бомбе!» — как эту фразу тут же подхватил хор голосов, да так громко, с такой силой и страстью, что, судя по всему, это подействовало возбуждающе даже на самих негров, ибо большинство из них тут же повалились на землю, извиваясь, словно в конвульсиях; негритянки же при этом принялись срывать с себя жалкие лохмотья, которые кое-как прикрывали их тела, избивали себя кулаками, в кровь расцарапывали кожу, обращали налитые кровью глаза к небесам, будто моля их о чем-то, падали на колени, потом вскакивали и, подрагивая задом, принимались бежать, бесстыдно виляя бедрами.

Внезапно барабан замолк и наступило какое-то затишье. Негры, будто не в силах остановиться, продолжали покачиваться, женщины по-прежнему медленными круговыми движениями вскидывали вверх животы, подергивая плечами, вихляя бедрами и выгибая спины, однако пение, словно по какому-то колдовскому приказу, сразу замолкло, не слышно стало даже топота ног по земляному полу.

«Что же будет дальше?» — подумала про себя Мари.

Она уже не была напугана. Теперь ее охватило какое-то жгучее, всепоглощающее любопытство. Ей и в голову не могло прийти, чтобы рабы, которые были ее собственностью, могли соблюдать такие обряды, предаваться таким невообразимо причудливым, диким оргиям, ведь она всегда считала, что ее негры не такие, как другие, хотя бы из-за того доброжелательного обхождения, которым отличался Замок На Горе.

В тот самый момент, когда ей уж было показалось, что праздник окончен, она увидела, как из рук в руки стали передаваться миски из выдолбленной тыквы, наполненные каким-то напитком, природы которого она никак не могла понять, но который вполне мог быть тафией. Ей тут же подумалось, уж не стащили ли они в замке бочонок белого рома. А может, чтобы сделать из него по-настоящему дьявольский напиток, добавили к рому еще и немного пороху? Она не могла с уверенностью это утверждать, но если уж они способны воровать ром, что могло помешать им добыть и пороху, ведь чего-чего, а этого добра в погребах замка сколько угодно.

На сей раз гнев пересилил в ней и страх, и любопытство. У нее возникло непреодолимое желание тотчас же ворваться в барак и с пистолетами в руках заставить их утихомириться. Ну а не подчинись они ее приказанию, уложить на месте одного-двоих! В конце концов, двумя неграми больше, двумя меньше, разве это цена, чтобы обрести душевный покой?

Несомненно, так бы она и поступила, если бы в тот момент не увидела в тусклом свете просмоленных веток вдруг появившегося Кенка. Он был, как всегда, совершенно голый и казался крупнее, выше ростом и сильнее прочих негров, во всяком случае, выглядел куда более величественно. Неспешной поступью он двинулся к барабану, держа в высоко поднятых руках нечто, напоминающее длинную палку. Сейчас в нем не осталось и следа от того скотоподобного раба, что с тупой покорностью, выбиваясь из сил, с отвисшей челюстью и слюнявыми губами, трудился день-деньской под палящими лучами солнца; в нем появилась какая-то воля и даже благородство.

Приглядевшись, она заметила, что то, что он держал над головой, была вовсе не палка, а мертвая змея, точнее, уж. Ужи были редкостью на Мартинике, здесь встречались лишь гремучие змеи, тайно завезенные туда арроаргами, заклятыми врагами индейцев-караибов, дабы, не неся никаких потерь самим, истребить и уничтожить их племя. Подумать только, негры умудрились найти себе здесь даже ужа!

И тут Мари вдруг все поняла. Сцена, свидетельницей которой она невольно оказалась, была не чем иным, как обрядом в честь Воду, обрядом в честь священной змеи, коей для африканцев был уж. Все эти пляски, все эти песнопения были частью культа Воду!

«Да, похоже, я разволновалась из-за сущих пустяков! — подумала она про себя. — Зря только вылезла из постели…»

Наверное, она, раздираемая самыми противоречивыми чувствами, и впрямь тут же вернулась бы в дом, не раздайся тут в наступившей вдруг тишине барака громкий голос Кенка. Этот голос был совсем не похож на голоса остальных негров. Большинство из них говорили каким-то писклявым фальцетом, голос Кенка же был низким и звучным, словно голос иезуитского священника.

Заунывно монохордом он причитал:

Мари уже начала привыкать к этому странному языку рабов и уловила, что означали заклинания Кенка. Однако она не могла знать, что фраза «Ала бомбайа бомбе», которую он то и дело повторял, была у них чем-то вроде воинственного клича. Клича, чьего затаенного смысла, возможно, до конца не понимали и сами негры, но в любом случае это был клич, которым они выражали свою уверенность в грядущей победе…

Мари решила подождать, пока Кенка закончит свои причитания. Потом она собиралась успокоить Жюли и вернуться к себе в спальню, но вдруг в церемонии появилось что-то новое, чего не было прежде и что говорило — празднество еще только начинается. Женщины и мужчины образовали кольцо вокруг распростертой подле барабана, который назывался «ассотор», мертвой змеи. Снова зазвучали песнопения. Просмоленные ветки, освещавшие помещение, заменили новыми, их стало куда больше, и весь огромный барак засветился еще ярче прежнего.

Все ускоряя ритм, опять загрохотал барабан. Крики «Ала бомбайа бомбе» сделались еще громче и воинственней, сильнее застучали по земляному полу ступни босых ног.

Теперь плясал и Кенка. Он кружился вокруг негритянок, то и дело покидая одну, чтобы сменить ее на другую.

Женщины, как и мужчины, были теперь совершенно голыми; барабан стучал во все более и более головокружительном ритме, и сама Мари уже не могла устоять на месте. Тело ее словно сотрясалось от каких-то толчков, под стать движениям пляшущих негров. Она точно была во власти неведомых чар, о которых много слышала, той черной магии, что вселяла такой ужас в души колонистов.

Барабан тяжело бил три низкие ноты, за которыми следовала напоминающая жужжание трель. При каждом тяжелом, низком ударе Кенка, точно подбрасываемый какой-то невидимой пружиной, резко подпрыгивал вверх, а при жужжащих трелях мелкой дрожью трясся весь с головы до ног. Помимо своей воли Мари в точности повторяла все его движения. Она предчувствовала момент прыжка, и тело ее словно само отрывалось от земли и взмывало вверх, когда же наступал черед жужжания, по спине ее пробегала дрожь, сотрясавшая ее, словно от порыва ледяного ветра.