Все это он и пытался во время обеда изложить Лапьерьеру.

— Вот в чем я и вправду убедился, так это в том, что если здесь поутру заколоть свинью, которой можно прокормиться целую неделю, то не пройдет и трех часов, как она уже вся будет кишеть червями толщиною в палец. Что я знаю, это то, что ни один честный моряк, плавающий в этих морях, никогда не уверен, доберется ли до порта целым и невредимым, ведь их бороздят сотни корсарских кораблей, нагло цепляя на мачты флаги, на какие не имеют ни малейших прав! И губернаторы смотрят на это сквозь пальцы! Мне удалось убедить господина де Туаси принять на этот счет некоторые меры. Теперь капитан любого корсарского или пиратского судна и вообще любого корабля, который плавает не под своим флагом, должен тут же предстать перед судом, причем приговор будет приводиться в исполнение без всякой задержки!

— Это весьма своевременный почин, — одобрил Лапьерьер. — И я могу только приветствовать такую меру. Действуй и я с такой же беспощадностью, колонии это принесло бы только большую пользу. Ведь, в сущности, главное, чего мы добиваемся, это того, чтобы привлечь сюда из Франции как можно больше людей, которые смогли бы трудиться на этой земле, однако те, кто готов покинуть родину, чтобы попытать счастья здесь, на Антильских островах, колеблются из-за опасностей на море, которые подстерегают их во время путешествия!

— Я уверен, что если бы снарядить и как следует вооружить мощный флот, которому не смогли бы противостоять самые отчаянные испанские и английские корсары, то никто бы во Франции уже не боялся более отправиться сюда, на острова!

— Увы! — вздохнул временный губернатор. — Сомневаюсь, чтобы это входило сейчас в намерения Регентства! Там, во Франции, сейчас слишком озабочены войной и фрондой, чтобы думать о нас, а Островная компания ни за что не допустит вооружения кораблей ради защиты возможных будущих колонистов.

Люже с горечью усмехнулся и покачал головой.

— Там, во Франции! — воскликнул он. — Да, мы воюем сейчас против Испании и против императора. Но нашим с вами землякам и этого мало, они норовят воевать и с итальянцами, которые не сделали для нас ничего, кроме хорошего… Они ненавидят Мазарини, ненавидят Патричелли Эмери только за то, что его назначил суперинтендантом финансов сам кардинал… Хорошо, теперь Мазарини отослал Эмери прочь — и что же, снова крики, снова недовольство, даже бунты. Спрашивается, почему? Да только потому, что Мазарини, видите ли, изволил объявить, будто Эмери возвращается в свои поместья. И всем сразу интересно: «Откуда у этого итальянца вдруг появились поместья во Франции?»

— Все дело в том, — заметил Лапьерьер, — что Мазарини, так же как и Эмери, явились во Францию без гроша в кармане, что дает основания заподозрить, будто они обогатились за счет нашей страны…

Люже нахмурил брови.

— Мазарини — человек государственного ума, — уверенно заявил он. — Уж он-то умеет подбирать достойных людей. И вот вам еще одно доказательство: ведь это он назначил господина де Туаси на место господина де Пуэнси!

Лапьерьер понял, что совершил оплошность, покраснел и попытался выкрутиться из неловкого положения.

— Мы здесь, на Мартинике, — пояснил он, — слишком далеко от Франции, чтобы составить себе верное представление о людях и о том, что там происходит… Достаточно клеветы какого-нибудь шпиона, и вот достойный человек превращается в разбойника… Я не имел чести лично знать кардинала Мазарини, однако то, что вы изволили мне поведать, вполне убедило, что это и впрямь наилучший правитель из всех, кого мы знали до нынешних времен.

— Ну, наилучший, — вновь вступил в разговор Люже, — это, быть может, слишком сильно сказано, не забывайте, ведь у него был блестящий предшественник — кардинал Ришелье!

— Ах да, конечно, — тут же с готовностью подхватил временный губернатор, не решаясь более высказывать никаких суждений, дабы не совершить новой оплошности. — Что и говорить, Ришелье это Ришелье…

— Но вернемся к нашему разговору о пиратах и корсарах. Господин де Пуэнси затеял сейчас весьма опасную игру, что еще раз доказывает, что это изменник и человек без чести и совести. Похоже, он имеет склонность вербовать для Сен-Кристофа не колонистов, а морских разбойников. Он окружил себя всяким сбродом, подонками, которым мы и руки бы не подали, ворами, убийцами, мелкими жуликами… Он снабжает их кораблями и выдает им патенты на плавание, чтобы те могли нападать на испанские суда, а делает вид, будто ведет настоящие боевые действия против Испании на стороне Франции! На самом же деле все это только для собственной выгоды. Мне говорили, что в Бас-Тере сейчас с десяток таких вот устрашающих экипажей, состоящих из негодяев самого дурного сорта. Их называют флибустьерами, ведь голландцы, которые занимались тем же презренным ремеслом, нападая в море на суда, чтобы обчистить их до нитки, звались флибутерами… В сущности, они не признают никаких флагов. И если им попадается на пути фрегат, который, на их взгляд, достаточно богато изукрашен, они тут же пускаются за ним в погоню, пока не возьмут на абордаж. Надо ли говорить, что если экипаж сделает попытку сопротивляться, то он будет безжалостно уничтожен вплоть до единого человека. После чего они перегружают с борта на борт награбленное. Эти пираты делят добычу по законам охоты, причем все это оговорено заранее, с одобрения этого бунтовщика, бывшего генерал-губернатора! И уж можно не сомневаться, что и он тоже получает свою долю! Мало того, капитаны этих корсарских судов, называющие себя флибустьерами, дабы подогреть своих людей на зверские убийства, в девяти случаях из десяти открыто разрешают им присваивать себе так называемую «долю дьявола», иными словами, без всякого стеснения подвигают их на расправы с целью грабежа…

— Уверен, что господин де Туаси не замедлит положить конец этим безобразиям!

Капитан Люже неуверенно пожал плечами и пояснил:

— Дело в том, что там, в Бас-Тере, есть один негодяй по имени Граммон, кавалер де Граммон, который ничего не боится и ни перед чем не остановится! Этот человек, в которого явно вселился дьявол, вознамерился не более не менее как атаковать города на побережье Новой Гренады! Если бы ему и вправду удалась эта авантюра, что никак нельзя совсем уж исключать, учитывая, какими головорезами он себя окружил, то у нас здесь появились бы все основания опасаться за свои жизни, ведь мы куда хуже вооружены, чем испанцы в Картахене-де-лас-Индиас, Каракасе или Маракайбо.

Лапьерьер беззаботно рассмеялся.

— Я вполне доверяю своим пушкам, что стоят в форте Сен-Пьер, — заверил его. — Первый же сомнительный корабль, который осмелится приблизиться к нашему острову, будет тут же отправлен на дно морское! Если им и удастся высадиться на берег, то только в том случае, если они застигнут нас врасплох…

Капитан Люже посмотрел временному губернатору прямо в глаза.

— Врасплох… — задумчиво повторил он. — Но вы даже не представляете себе, что это за люди! Дерзость их не знает предела! У меня даже такое впечатление, будто они нарочно лезут на рожон! Они плавают под своим флагом, и что это за флаг! На нем изображен белый череп на черном фоне, мало того, этот кавалер де Граммон, о котором я только что упоминал, вдобавок ко всему бесстыдно выставил на мачте, на всеобщее обозрение, свой старинный фамильный герб!

Он принялся посасывать лежавший подле него плод манго, потом прервал это занятие, чтобы добавить:

— Должен признаться вам под большим секретом, что мы теряем очень много колонистов. Они считают, что Островная компания буквально пускает их по миру и у них уже нет никакой надежды сделать себе на Гваделупе хоть какое-то состояние. Так что они предпочитают ремесло пирата, а потому дружно бегут в Бас-Тер!

— Что касается меня, то я безжалостно осуждал бы на смертную казнь всякого, застигнутого в море без всяких веских на то оснований! И смею вас заверить, что у нас на Мартинике я никогда не допустил бы подобного массового бегства!