Двое мужчин долго стояли, с улыбкой глядя друг другу в глаза, будто два сообщника, повязанных каким-то общим тайным заговором, потом майор выпустил руки де Пленвиля и, дружески похлопав его по плечу, воскликнул:

— Что ж, вижу по вашим глазам, все идет отлично, лучше и желать нельзя, не так ли?

— Немного терпения, сейчас я расскажу вам все по порядку… А пока, майор, окажите мне честь, соблаговолите пройти в дом… У меня еще осталось немного рому, я тайком гнал еще лет десять назад… в те времена, — с какой-то странной усмешкой добавил он, — когда губернатор Дюпарке посещал мой дом и просил у меня ночлега!..

С губ Рула по-прежнему не сходила улыбка. Имение де Пленвиля за эти десять лет изменилось до неузнаваемости. Да и сам хозяин уже не имел почти ничего общего с тем плантатором, что хранил когда-то верность Жаку и решительно выступил на его стороне против господина де Сент-Андре. У него все так же торчали густые брови щеточкой, зато волосы посеребрила седина. Он заметно постарел под небом тропиков. И весь как-то ссохся.

Он пропустил Мерри Рула вперед, дабы дать тому возможность первым переступить порог своего жилища. Внутреннее убранство дома тоже заметно преобразилось в лучшую сторону. Вместо прежних масляных ламп теперь стояли нарядные канделябры со свечами. Куда богаче стала и мебель: вместо старых лавок теперь здесь красовались обитые бархатом кресла.

Пленвиль подозвал негритянку и велел ей принести кубки и графинчик рому. Когда она вернулась с подносом, колонист налил майору, наполнил свой кубок и, усевшись в кресло напротив гостя, проговорил:

— Недовольство растет, оно уже охватило весь край, от Каз-Пилота до самого Ламантена!

Мерри Рул слушал со вниманием, боясь пропустить хоть одно слово. Он надеялся, что Пленвиль скажет ему побольше, но колонист не спеша пил, и было лишь видно, как густые брови его шевелились, сдвигались, словно две мохнатые гусеницы, которые, того и гляди, сцепятся друг с другом.

— Так что же, друг мой, вы виделись с Бурле?

— Он был здесь вчера вечером! За ним стоят более двух сотен человек, а сам он никогда еще не был настроен решительней!

— Тем лучше! Настал момент действовать.

Пленвиль кашлянул.

— Да только недовольство, майор, проистекает вовсе не из тех резонов, о каких говорили вы. Вовсе нет, они, по правде сказать, совсем другого свойства!..

Мерри Рул даже вздрогнул от неожиданности, потом переспросил:

— Но как же так? Вы ведь, надеюсь, разъяснили Бурле, что, если бы Гренаду не продали англичанам, нам никогда бы не пришлось пережить этого нашествия дикарей! И полагаю, вы также не преминули намекнуть ему, что все мы рискуем дожить до тех времен, когда Дюпарке продаст врагам Франции и остров Мартинику?..

— Еще бы! — воскликнул Пленвиль. — Само собой, я все ему сказал. Однако недовольство их, повторяю, объясняется совсем не этим. Поймите, люди вроде Бурле не станут заглядывать так далеко. Такие вещи их совсем не волнуют! Нет, колонисты возмущены намерением Дюпарке увеличить налоги на содержание береговой охраны капитана Байарделя. И они не хотят платить ни под каким видом! Грозят, что явятся в интендантство с оружием в руках, если их посмеют принудить силой!

— Превосходно! — воскликнул Мерри Рул. — Расскажите-ка мне обо всем поподробней.

Пленвиль снова поднес к губам свой кубок.

— Хорошо, — согласился он. — Так вот, как я уже вам говорил, вчера вечером ко мне явился Бурле. Он возвращался из Прешера, где узнал от Белена, что никто не хочет платить добавочный налог в двадцать фунтов табаку, какого требует от них губернатор на содержание и укрепление береговой охраны. Он сказал мне: «Стоит мне объявить нашим, что Прешер отказывается от уплаты, они все как один выйдут с оружием в руках!» Думаю, сейчас все это уже сделано. Так что, сами понимаете, не было нужды слишком упирать на ту историю с Гренадой…

— А как обстоят дела в Ламантене?

— В точности так же. Бурле то и дело снует взад-вперед между Карбе и Ламантеном. Стоит ему только подать знак, как вокруг него тотчас же соберется пара сотен решительных и готовых на все людей.

Мерри Рул слегка задумался.

— Да, похоже, дело наконец принимает даже более удачный оборот, чем я мог рассчитывать, — проговорил он после паузы. — Пожалуй, будет еще лучше, если генерал убедится, что мятеж вызван протестом колонистов против его непопулярных решений.

Воцарилось долгое молчание. Наконец колонист поднялся, взял в руки графинчик с ромом и наклонился к майору.

— Подумать только, — проговорил он, высоко подняв кубок, будто сквозь олово мог увидеть и полюбоваться нежным цветом напитка, — да, подумать только, этот ром я делал под самым носом у властей и у самого генерального откупщика! Вы не находите, что у него божественный вкус? Какая жалость, что щепетильность помешала мне тогда нагнать побольше! У меня бы еще оставалось раз в пять-шесть больше, чем теперь…

— Да-да, дружище, так оно и есть, — согласился Рул, — ром у вас и вправду отменный!.. У него вкус запретного плода, однако, надеюсь, он не заставит вас упустить из виду одну наиважнейшую вещь. Надо, чтобы это было не просто какое-то мелкое недовольство, а самый настоящий мятеж!

— Черт побери! Я ведь вроде уже сказал вам, что Бурле целиком на нашей стороне! Достаточно нам подать знак, и он сразу перейдет в наступление! Неужели вам этого недостаточно?

— Думаю, вполне! Кстати, а каков он из себя, этот ваш Бурле? Я хочу сказать, что это за человек, каков с виду? Откуда он здесь появился? Чем занимается?

Пленвиль хлопнул себя по ляжкам и от души расхохотался. Потом развел руки в стороны, раскрыл ладони и сцепил их друг с другом, будто обнимая какой-то предмет солидных размеров, но который ему удалось без труда поймать своими крепкими руками.

— Это такой человек, что думаешь, схватил его и он уже у тебя в руках — ан нет, глядишь, утек, как вода, меж пальцев! Откуда появился? Поди узнай!.. С тех пор как к нам в колонию открыли путь всякой швали из Франции, а мы даже не имеем права спросить, с кем имеем дело, — здесь теперь все дозволено, никаких запретов! А этот скорей воткнет вам нож меж ребер, чем признается, чем промышлял в прошлом! Зато уж честолюбия в нем хоть отбавляй! И, само собой, надеется, что вы неплохо вознаградите его за услуги…

Мерри Рул раздраженно махнул рукой.

— Не надо ничего говорить ему обо мне… во всяком случае, как можно меньше и только тогда, когда у вас не будет другого выхода. Скажите-ка, Пленвиль, ведь, судя по вашим словам, это человек, способный укокошить ближнего, не так ли?

— Само собой, и без всяких угрызений совести, ему это сделать — все равно что моим неграм срезать пучок сахарного тростника!

— Даже генерала? — едва слышно спросил он.

— Ах, да какая ему разница! Уж что-что, а чины-то Бурле никак не остановят, тем более если он будет уверен, что сможет потом рассчитывать на ваше покровительство! Хотите, я шепну ему насчет этого пару слов, а? Знаете, просто намекну, как бы прощупаю почву, вот и все… Этот тип все понимает с полуслова!

Майор взял со стола кубок. Руки у него слегка дрожали. Перед ним открывались новые горизонты. Он был взволнован одной мыслью о том, какая власть, стоит ему пошевелить пальцем, может оказаться в его руках. Достаточно одного его движения, одного слова, и все сразу же переменится — и на острове, и в его собственной судьбе! Он медленно потягивал душистый, крепкий напиток. Совсем не ощущая вкуса, ему было не до того, он размышлял. Наконец снова поставил на стол свой кубок и проговорил:

— Кажется, через несколько дней Летибудуа де Лавалле собирается крестить своего сына. Вы не знаете точной даты крестин?

— Через неделю. Если не ошибаюсь, крестным отцом будет генерал Дюпарке, так, что ли?

— Сам приедет на крестины?

— А как же иначе, думаю, непременно пожалует…

— Это все, что я хотел узнать. Он по-прежнему страдает от подагры, но приступ лихорадки уже прошел. Так что не исключено, что он и вправду приедет, а если приедет…