Дафан подумал, что она тоже почувствовала себя лучше — но она больше не была тем человеком, который мог чувствовать себя лучше в том обычном смысле, который понимал Дафан.

Дафан так долго чувствовал себя спокойно в компании Гициллы, и казалось абсолютно нелепым, что теперь она кажется чужой — но это было так.

— Лишь тьма вечна, — ответил Нимиан Гицилле. — А люди умирают… деревни умирают, империи, цивилизации, вселенные… Прах к праху, пыль к пыли. Прах звезд, пыль звезд. В конце лишь тьма — но мы, пока горим, должны гореть. Увидим. Все увидим. Ты и ты…

Казалось, темные глаза Нимиана сияли внутренним светом, когда он произносил свою речь, но свет угас в бездонной пустоте, и в его разуме и сердце снова воцарилась некая растерянность.

— Я голоден, — снова прошептал он, после недолгого молчания. — Нужна еда.

Но на этот раз он не убежал в лес в поисках отвратительной добычи.

— Думаю, это все, что я смогу унести, — сказала Гицилла Дафану, показывая собранную сумку. В ней было достаточно еды и воды на несколько дней — и вдвое больше, если добавить припасы, собранные Дафаном. Если бы здесь было еще и огнестрельное оружие, которое можно унести, Дафан, конечно, взял бы его, но у мертвого солдата не было личного оружия.

— Этого хватит, — сказал Дафан. — Пойдем.

Нимиан не стал собирать припасы для себя и не проявлял намерения помогать Гицилле и Дафану, но они не возражали, чтобы он путешествовал налегке. Втроем они пошли по дороге, и грузовик вскоре скрылся из вида.

Лес не был слишком обширным — по крайней мере, в том направлении, в котором они шли. Всего через несколько сотен шагов растения, похожие на гигантские початки, сменились более разнообразной растительностью: травянистые луга, вроде тех, по которым они шли вчера, сменялись рощами остроконечных деревьев с серебристыми листьями.

Это было очень красиво, но Дафан сейчас был не в том настроении, чтобы любоваться красивыми видами. Казалось, нить, обвязавшаяся вокруг его сердца, затянулась еще туже. Он не мог найти слова, чтобы описать, что он чувствует. Как пленник, заключенный в собственном теле? Не совсем. Как будто его тело было уже не вполне его? Почти. Во всяком случае, он чувствовал себя странно. Очень, очень странно.

Когда трое путников вышли на открытую местность, они увидели группу птиц моу, бежавших по равнине. Птицы были похожи на огромных цыплят в восемь футов ростом, но их походка была куда более устойчивой, и бежали они очень быстро. Еще дальше Дафан увидел стадо газелей. Они были слишком далеко, чтобы присутствие людей угрожало им, и продолжали пастись.

Поблизости не было никаких признаков сельскохозяйственных растений или человеческого жилья, но Гицилла указала на тонкий столб дыма над горизонтом.

— Может быть, это дым очага, — сказала она.

— Если так, мы скоро увидим трубу, — заметил Дафан.

— Впереди не должно быть врагов, — сказала Гицилла не слишком уверенно. — Грузовики были авангардом, и сейчас, когда они рассеялись, вряд ли они будут так поспешно рваться вперед.

— Если это остатки сигнального огня, — с надеждой сказал Дафан, — может быть, мы убедим смотрителей зажечь его снова и пошлем сигнал армии Гавалона.

— Гавалону легче найти нас, чем нам — его, — ответила Гицилла. — У него есть Сновидцы Мудрости, и рабы-колдуны, и магия прорицания. Труднее будет добраться до нас — но в армии должны быть быстрые лошади или может быть, другие существа, еще быстрее.

Дафан не стал уточнять, каких существ она имеет в виду.

— Я голоден, — снова сказал Нимиан. — Нужна еда.

На этот раз он отлучился на охоту, но довольно быстро вернулся, из его рта торчал кусок змеиного хвоста.

— Я так голоден, — заявил Нимиан своим спутникам, словно оправдываясь. Казалось, он стал еще на два дюйма выше. Дафан больше не мог думать о нем как о мальчике. Сначала Нимиан был меньше ростом и более худым, чем Гицилла, но теперь он стал заметно крупнее их обоих.

— Все нормально, — сказал Дафан. — Ешь когда захочешь.

Гицилле он прошептал:

— Похоже, все, чему нас учили — насчет того, что местная пища не подходит для человека — к нему не относится. Он прекрасно себя чувствует, питаясь этой гадостью.

Пока Дафан говорил, Нимиан снова убежал, вероятно, опять на поиски еды.

— Это я заметила, — согласилась Гицилла. — Но местные хищники тоже не брезгуют чешуей, костями и панцирями. Чем был он ни был…

Внезапно она замолчала, словно догадавшись, чем он может быть.

— Продолжай, — произнес Дафан.

Гицилла не стала договаривать, и Дафан не мог даже предположить, о чем она, вероятно, подумала. И он попытался сам продолжить ее мысль.

«Чем бы он ни был», подумал Дафан, «видимо, мы должны быть благодарны, что он на нашей стороне». Эта мысль оказалась не столь утешительной, как он надеялся. После секундной заминки он задал Гицилле еще один вопрос:

— Как думаешь, насколько большим он сможет вырасти, если продолжит есть?

— Очень большим, — ответила Гицилла, в ее голосе явно слышался страх. — И он может… измениться и иным образом. Если сейчас он что-то вроде личинки, представь, на что может быть похожа бабочка, когда вылупится.

Дафану это показалось довольно странным сравнением, но Гицилла была Сновидцем Мудрости, и гораздо лучше умела чувствовать вероятности и делать выводы, чем обычные люди вроде него. Однако даже самые обычные люди могут иногда видеть необычные вероятности и делать зловещие выводы.

— Он — нечто поистине ужасное, да? — взволнованно сказал Дафан. — Нечто, о чем не должны знать дети?

Дафан уже задумывался, не были ли те истории, которые он слышал в детстве, лишь крошечной частью того, что взрослые держали в тайне. Какие ужасы могли таиться в мире, правду о котором от него скрывали?

Это заставило его подумать о матери и обо всем, что она пыталась скрыть от него, чтобы защитить его невинность — и впервые со всей жестокой ясностью он осознал тот факт, что его мать, возможно, уже мертва. Теперь он снова мог бояться, и ужас пронзил его сердце, как ледяное копье.

— Еще нет, — ответила на его вопрос Гицилла, подчеркнув слово «еще». Казалось, она не замечала его ужаса. — Но если он говорил правду о том, что должен гореть, нам следует быть очень осторожными, чтобы не оказаться в огне вместе с ним.

Убийца возник словно из ниоткуда. Раган Баалберит спускался по лестнице в фойе штаб-квартиры Адептус Терра Сигматуса — где, как предполагалось, было абсолютно безопасно — когда внизу лестницы неожиданно появился туземец и начал стрелять.

Возможно его попытка увенчалась бы успехом, если бы он не начал стрелять слишком рано, не успев как следует прицелиться, но, вероятно, у него просто не было возможности попрактиковаться в обращении с оружием. У аборигенов Калазендры не так уж и редко встречалось краденое огнестрельное оружие, но им не хватало навыков обращения с ним.

Тем не менее, убийца успел выстрелить четыре раза, прежде чем один из телохранителей Баалберита уложил его, и один выстрел попал в бедро другому телохранителю, который храбро исполнил свой долг, закрыв собой Верховного Инквизитора.

Когда Баалберит увидел, как неудачливый стрелок упал, первой мыслью инквизитора было то, что организация, заменявшая на Сигматусе Адептус Терра, все же как-то умела поддерживать благонадежность и дисциплину на должном уровне. Если бы его телохранители были менее преданы своему долгу, кто-то из них, несомненно, был бы подкуплен Орлоком Мелькартом, чтобы сделать грязную работу. При нынешнем же положении дел Мелькарту приходилось нанимать мелких уголовников из туземцев и подкупать поваров и уборщиков, чтобы эти «киллеры» смогли подобраться к цели.

Должно быть проведено расследование, хотя оно может занять много времени. Предатель в окружении должен быть выявлен и ликвидирован — разумеется, после тщательного допроса. Мелькарт слишком осторожен, чтобы оставить след, который может привести к нему, но необходимо дать наглядный пример. Конечно, есть вероятность, что убийцу послал не Мелькарт, и что этот туземец был просто местным анархистом, ненавидевшим все имперское, но Баалберит считал разумным предполагать худшее, пока не будут предъявлены доказательства обратного.