— Истинный Империум придет сюда, не так ли? — сказала Гицилла. — Это ты — или Нимиан — имел в виду, когда сказал, что приведешь корабли? А что будет с Гульзакандрой, не имеет для тебя никакого значения. Ты здесь не для того, чтобы спасти нас, да?

— Кого ты называешь «мы», — сказало огромное существо, искоса глядя на нее огромным глазом, который сейчас казался еще более хищным, чем на дороге, — лишь масса мертвецов, и еще больший сонм, что скоро станут мертвецами. Сейчас есть только я и то, что мне знакомо.

Гицилле нелегко было принять смысл этих слов, но ее горе было меньшим, чем она ожидала. Просто еще одна скорбная мысль, мелькнувшая на грани сознания.

— Дафан уже мертв? — спросила она.

На этот раз демон ответил сразу же.

— Ужели ждешь ты, что я буду думать об этих пустяках? Еще есть время, но оно уж истекает.

Гицилла заметила, что демон шел так быстро, что на горизонте уже было видно что-то иное, далеко за лоскутным одеялом фиолетовых, розовых и золотистых равнин, раскинувшихся за лесом. Это нечто было не менее ярким, чем лес или равнина, но куда более хрупким.

Это были развевавшиеся на ветру знамена армии Гавалона, с нетерпением ждавшей битвы с врагом.

Гицилла, протянув правую руку, коснулась огромного уха демона, так мягко, насколько позволяла ей ее тревога.

— Ты не боишься? — спросила она. — Тебя не ужасает мысль о смерти после столь недолгого существования?

Она ожидала отрицательного ответа, хотя и несколько неискреннего, и не знала, как ей принять это отрицание, пока не услышала настоящий ответ.

— Сейчас я неподвержен страху, — сказал Сатораэль, — как и ты. Но когда час придет — ведь избрана ты, чтоб объединить твои виденья мудрости с моими — то он придет для нас обоих. Тогда воистину познаем мы значенье страха, ужаса и смерти. А до тех пор мы можем лишь гадать. Но разве не прекрасно понимать, что скоро мы познаем это все — и очень скоро?

Дафан, проснувшись, был ошеломлен, увидев, что палатку, в которой он спал, убирают прямо вокруг него.

— Что случилось? — спросил он. Но люди, убиравшие колья и брезент, были слишком заняты и не обратили на него внимания. Он подобрал свое ружье и вышел наружу, на яркое утреннее солнце, чтобы узнать, что происходит. И увидел, что вся армия готовится выступать в поход. Гавалона он не нашел, но поблизости оказался Абдалкури, навьючивавший своего разноцветного рогатого коня. Сейчас, когда Дафан был в некотором роде допущен во внутренний круг свиты Гавалона, Абдалкури испытывал к нему некое уважение.

— Что случилось? — снова спросил Дафан.

— Изменение планов, — ответил раб-колдун. — Армия Фульбры остановила свое наступление. Мы не знаем почему. Возможно, он решил дать своим солдатам отдых, но может быть и так, что он ждет чего-то.

— Подкреплений? — предположил Дафан.

— Ему придется ждать их несколько месяцев, если только его подкрепления не умеют летать, — сухо ответил Абдалкури. — Возможно, он ожидает, пока его разведчики выяснят расположение нашей армии.

— Поэтому мы собираемся атаковать?

— Это одна причина. А учитывая, что мы уже знаем, где находится его армия, Гавалон, вероятно, решил использовать эту возможность для внезапного нападения.

Дафан вспомнил, что Гавалон говорил ему в грузовике. Возможно, колдун получил какие-то новые указания от бога, которому служил, указания о том, какова должна быть его роль в развертывающейся драме. С другой стороны, возможно, Гавалон просто пребывал в замешательстве. Возможно, он сомневался, что у него осталось еще время ждать, хотя Фульбра, очевидно, располагал временем. Возможно, Фульбра остановился потому, что узнал о существовании демона, и решил разработать какой-то план для противодействия ему.

Дафан вдруг подумал, что в любом случае планы Гавалона пошли прахом с тех пор, как он потерял Нимиана. Колдун в отчаянии, и, вероятно, сейчас его положение ничуть не лучше.

— Сядешь на коня? — спросил Абдалкури. — На этот раз прокатиться на грузовике не получится.

Дафан был удивлен вопросом. Он и не ожидал, что ему позволят ехать в бой на грузовике, но он и не ожидал, что ему вообще позволят на чем-то ехать.

— Лошадь, на которой я ездил, убили тогда у фермы, — напомнил он рабу-колдуну.

— Лошадь Малдайака сейчас ему не понадобится, — ответил Абдалкури. — Его понесут в бой на носилках, если он вообще сможет принять участие в бою. Она вон там. Не волнуйся — она чувствует прикосновение демона так же, как и я, и будет служить тебе столь же хорошо, как и прежнему хозяину.

«Прикосновение демона!», подумал Дафан. «Так вот что я теперь? Некто, кого коснулся демон, отделив тем самым от всех остальных, кроме посвященных культа, в тайны которого я никогда не буду допущен?»

Однако он понимал, что в сложившейся ситуации это завидное положение. Чем ближе он был к Гавалону и его рабам-колдунам, тем ближе он находился к центру событий. Быть ближе к центру событий отнюдь не значило быть в большей безопасности — скорее наоборот — но он хотел этого, ведь у него не было отца, а теперь, возможно, и матери — и почти не было друзей.

Он рассудил, что если предстоит идти в бой, разве не лучше ехать на умном и хитром скакуне, чем идти пешком, особенно учитывая, что он так глупо упустил еще одну возможность заполучить пару хороших ботинок из трофеев, взятых у фермы?

Ярко окрашенная лошадь стояла смирно, склонив свою рогатую голову, пока Дафан укладывал ей на спину чепрак и седлал ее. Стремя было расположено так же высоко, как и в прошлый раз, но Абдалкури помог Дафану взобраться в седло, прежде чем сам сел на своего коня.

— Я поеду за тобой? — спросил Дафан.

— Это было бы разумно, — ответил раб-колдун. — Возможно, я еще буду рад, что твое ружье рядом.

Дафан только сейчас заметил, что у Абдалкури не было никакого оружия, но когда раб-колдун уселся в седло, один из зверолюдей принес ему длинное копье со свертком ткани — вероятно, свернутым флагом — за наконечником.

— А ты, — добавил Абдалкури, — возможно, будешь рад, что рядом я.

— Это… твоя магия? — с любопытством спросил Дафан.

— Это магия Гавалона, — ответил Абдалкури, — которой я уполномочен владеть от его имени. Конечно, он оставил себе и Губительное Око, и Рог Агонии, и другие хитрые штуки. Моя магия проще, хотя и она достаточно сильна.

Дафан вспомнил знамя, которое развевалось на ветру над палаткой Гавалона, когда зверолюди провели его в лагерь. Уже тогда оно показалось ему зловещим, хотя тогда он даже представить не мог, что это знамя магическое. Если имя, которым назвал его Абдалкури, описывало его могущество, было бы очень интересно увидеть магию этого знамени в действии — разумеется, если ее мощь направлена только на врага, подальше от союзников Гавалона.

— А твое знамя как действует? — спросил Дафан.

— Это Штандарт Адского Пламени, — сказал Абдалкури. — Его сила велика — оно гораздо сильнее огнеметов имперских солдат — но быстро истощается. В быстрых схватках оно очень полезно, но в долгом бою от него меньше пользы.

— Но ты считаешь, что бой, который нам предстоит завтра, если не сегодня, будет долгим? — спросил Дафан, чтобы убедиться, что он правильно понял колдуна.

— Да, — мрачно произнес Абдалкури. — Но у меня есть в запасе несколько трюков — я не позволю убить себя легко, даже когда знамя превратится в простое копье. Ты в куда большей опасности, чем я, если только демон, который коснулся тебя, не соизволит тебя как-то защитить.

— А это возможно? — спросил Дафан.

— Откуда я могу знать? — сказал Абдалкури, и махнул поводьями, приказывая своему коню двигаться.

Дафану пришлось лишь коснуться шеи своего скакуна; казалось, конь знает, что надо делать, не хуже самого Дафана. Он сразу же поскакал за конем Абдалкури, и вскоре к ним присоединились другие всадники, скакавшие по двое или трое в ряд.

Оказавшись в их рядах, Дафан теперь имел гораздо лучшее представление о размерах и характере армии Гавалона. Раньше, видя так много зверолюдей и порабощенных колдунов в свите Гавалона, Дафан думал, что большинство солдат Гульзакандры окажутся лишь наполовину людьми — в лучшем случае на три четверти — но теперь он видел, что первое впечатление было неверным. Пока большинство его новых товарищей по оружию были такими же обычными людьми, как он сам — может быть, даже более обычными, если последствия прикосновения Нимиана были очевидны другим настолько же, насколько они были очевидны Абдалкури и разноцветной лошади.