И, сказав это, видя, что на горизонте уже показались мириады знамен его армии, Гавалон неожиданно вздрогнул и закашлялся. Потом, повернувшись к Дафану, он сказал:

— Просыпайся, парень. Мы уже почти приехали. Хорошо, что ты спал — надо было отдохнуть. Умойся и поешь. А потом молись. Фульбра скоро атакует нас, и я должен сделать все возможное, чтобы Сатораэль принял участие в бою, чтобы он обрушил на врага гнев Изменяющего Пути.

— Можно я оставлю себе ружье? — робко спросил Дафан.

— Оно твое, парень, — сказал Гавалон хриплым грубым голосом, совсем непохожим на тот голос, которым он — казалось, бессознательно — говорил недавно. — Твое по праву. Патроны мы тебе дадим. Используй их с толком.

Как только Гицилла выбросила ослепленного солдата из грузовика, водитель нажал на тормоза.

Если бы он остановился минутой раньше, то, возможно, смог бы помочь своему товарищу, но он не знал, как сильно пострадал наводчик от звукового удара рога Гавалона. Хотя через зеркало заднего вида он видел, как Гицилла догоняет грузовик, видел он, и как его товарищ в кузове встает на ноги. Или он подумал, что наводчик справится сам, или решил, что резкая остановка причинит ему еще больше вреда. Сейчас, когда ослепленный солдат был выброшен из кузова, и Гицилла ослабила бдительность, водитель, должно быть, решил, что пришло время ему принять участие в бою.

Внезапная остановка грузовика не застала Гициллу врасплох, но все же она потеряла равновесие. Если бы она была на несколько дюймов ближе к стволу пушки, то смогла бы схватиться за него и удержаться на ногах, но ее рука не успела схватиться за ствол, и силой инерции Гициллу швырнуло в заднюю стенку кабины.

Если бы кабина была выше, или если бы Гицилла была такого же роста, как еще несколько часов назад, она могла бы отделаться лишь синяками, но сейчас ее центр тяжести располагался слишком высоко. Ее ноги оторвались от кузова, она перекатилась через крышу кабины и свалилась с другой стороны.

Она сильно ударилась спиной о капот грузовика, попыталась ухватиться за кабину еще раз, но опять не смогла, и снова упала, прямо под колеса грузовика.

Если бы водитель подождал в кабине и, увидев ее падение, снова поехал бы вперед, он мог бы просто переехать Гициллу, сломав ей как минимум одну конечность. Но он не стал ждать. Он выскочил из кабины с большим ножом в руках, готовый пронзить врага.

И если бы Гицилла по-прежнему была обычным человеком, ей бы не хватило сил отразить яростное нападение обученного солдата, но теперь она была чем-то большим, чем просто человек — и водителю следовало бы это понять, когда он видел, как она пешком догнала мчавшийся грузовик и вскочила на него, несмотря на все его усилия ускользнуть.

Но даже так бой был ожесточенным — лишь в последний момент Гицилла успела поднять свой клинок, чтобы блокировать удар ножа солдата.

Солдат выругался, явно удивленный, что Гицилла смогла сохранить при себе оружие, когда, перекувырнувшись, вылетела из кузова, или тем, что при падении она не получила никаких ран. Она посмотрела в его бледно-голубые глаза, полные ужаса и отчаяния, и увидела, что он содрогнулся от ее взгляда, словно в ее глазах таилась магическая сила, способная погубить его. Все ее конечности ужасно болели, позвоночник был словно охвачен огнем, но эта пылающая боль не ослабляла ее, а лишь придавала новых сил. Хотя она все еще лежала на земле, тогда как ее противник стоял, солдат не сумел воспользоваться своим преимуществом.

Он ударил еще раз, и еще раз, но Гицилла отразила оба удара с такой силой, что он сам пошатнулся на ногах.

Боясь упасть, солдат шагнул в сторону, чтобы восстановить равновесие, и это дало Гицилле секунду на то, чтобы изменить положение. Она привстала на одно колено, когда солдат атаковал снова, но, блокировав его четвертый удар, она использовала энергию его атаки, чтобы вскочить на ноги — и теперь преимущество было у нее, потому что она была на несколько дюймов выше него, и гораздо более ловкой.

Должно быть, имперский солдат сначала был уверен в своих силах. В конце концов, он был обученным бойцом, а Гицилла всего лишь юной девушкой — но теперь его глаза говорили об ином. Он едва мог смотреть на нее — настолько страшной она ему казалась. Но его пугал вовсе не ее внешний вид; он знал, что ее коснулась и изменила магия Хаоса. И все же солдат был храбрым человеком. Прошептав что-то, что было, вероятно, молитвой, он снова бросился в атаку со всей храбростью человека, сражавшегося за нечто большее, чем жизнь.

Гицилла никогда не обучалась владению каким-либо оружием, но она играла в те же игры, что и Дафан и другие ее ровесники, и ей повезло, что мальчики всегда решали, во что играть. Она играла в бой на мечах, фехтуя палками, а теперь у нее было достаточно силы, чтобы дополнить ловкость и быстроту рук и хороший глазомер, ее рефлексов было достаточно, чтобы отражать удары ножа имперского солдата.

Три или четыре минуты Гицилла лишь отбивалась — а потом, усвоив темп боя, сама атаковала противника.

Его обучение дало ему достаточно мастерства, чтобы отразить полдюжины ударов, но недостаточно, чтобы спасти жизнь. Хотя Гициллу терзала пылающая боль, она обладала скоростью, ловкостью и дьявольской силой, достаточной, чтобы прикончить его.

Сначала она рассекла ему руку, лишив его возможности атаковать дальше, а потом вонзила клинок ему в живот снизу вверх, разрубив внутренности и пробив диафрагму.

Он умер быстрее, чем она ожидала, и был уже трупом, когда чудовище, которое когда-то было Нимианом, беззаботно вышло из леса гигантских початков, схватило солдата огромными руками и откусило ему голову.

Те узоры, которые Гицилла раньше видела на коже Нимиана, сейчас превратились в разноцветную чешую и пышные перья. Теперь у чудовища была крылья; сейчас они были сложены, но Гицилла оценила их размах примерно в тридцать футов. Крылья тоже были яркими и разноцветными. Руки и ноги монстра оканчивались громадными острыми когтями, но в его лице еще оставалось что-то человеческое — что-то, в чем еще можно было узнать черты Нимиана — хотя его нос и рот слились в огромный клюв.

Если бы Гицилла увидела такое зрелище два дня назад, она была бы поражена, возможно, парализована ужасом, но с самого начала наблюдая странные метаморфозы Нимиана, Гицилла чувствовала себя почти так, словно бы смотрела в лицо друга — друга, которого она знала лучше, чем кто-либо еще, и который, вероятно, мог бы сказать то же самое о ней. Это странное существо коснулось ее, и это прикосновение не было обычным приветствием или лаской. Она была вовлечена в его изменения. Она была как будто в рабстве — но не чувствовала себя рабыней или жертвой. Она чувствовала гордость, словно она теперь имела больше власти над своей судьбой, чем могла бы, будучи собой прежней.

— Ты мог бы мне помочь, — сказала она, пока монстр продолжал пожирать окровавленный труп.

— В том не было нужды, — ответил он. Его голос шел словно из ниоткуда. Клюв существа явно не мог произносить звуки так же, как человеческие губы, но слова были четко слышны, и их произношение было безупречным. Нимиан никогда бы так не смог. И лишь Гицилла задумалась, откуда существо так хорошо владеет языком, как узнала ответ, словно он был ей подсказан. Это больше не был Нимиан; это был Повелитель Перемен, очень могущественный Повелитель Перемен. Он мог слышать мысли людей… точнее, не слышать, но улавливать эти мысли. От него невозможно было скрыть никакую тайну, тем более, знание языка.

Он усваивал язык тех, кого коснулся, и тех, кого не касался, не полностью, но по частям. Он улавливал аспекты разума и воображения каждого человека, надежды, тревоги, амбиции. Он полностью владел Гициллой, но Дафан не все разделил с ним, а разумы более отдаленные — тем более. И все же, сумма всех этих частей, которой обладало существо, не была единым разумом, но чем-то гораздо большим. Это был безумный калейдоскоп, невероятное множество, миллион разумов и один разум одновременно: разум, подобающий демону.