Они снова прошли мимо друг друга. Ни один воин не показывал, что замечает другого, несмотря на перепалку по воксу. Меркуций продолжал стоять в предписанном кодексом молчании.
— Довольно! — взорвался Ксарл. — Неужели ты думаешь, что мне приятно выслушивать твои откровения о том, как ты читаешь мысли и чувства этого совращенного Хаосом мерзавца? Конечно, ты знаешь его тайны. Ты так же извращен, как и он. Только поразившая его скверна видна каждому, поскольку изуродовала его тело. А ты разлагаешься изнутри. Незаметно и поэтому еще более опасно.
— Ксарл, — мягко сказал Кирион, — брат мой. Во имя нашего общего отца, выслушай меня один-единственный раз.
Ксарл не ответил. Кирион наблюдал, как его брат молча приближается — они вновь сошлись на полпути вокруг зала. Проходя мимо, Ксарл сжал край наплечника Кириона. Это был странный и неловкий момент. Даже сквозь рубиновые линзы шлемов Кирион ощутил, как брат смотрит ему прямо в глаза, впервые за долгие годы.
— Говори, — проворчал Ксарл. — Попробуй оправдаться, если это возможно.
— Представь, — начал Кирион, — потаенный голос, звучащий у каждого в душе. Голос их страха. Когда я с тобой, с Талосом, с Узасом… я не слышу ничего. Мы Астартес. «Тогда как тела смертных заполнены страхом, мы пусты и холодны».
Ксарл усмехнулся, услышав цитату из трудов Малкариона. Умно, очень умно.
В воксе треснул голос Меркуция:
— Секретничаете втайне от вашего нового товарища по отделению?
— Нет, брат, — ответил Кирион, — прости, мы скоро закончим.
— Конечно.
Меркуций отключился.
— Продолжай, — сказал Ксарл.
— Рядом со смертными по-другому. Я слышу их страхи. Это похоже на стыдливый шепот — много голосов, сливающихся в один хор. Когда ты, Ксарл, убиваешь смертного, ты видишь только то, как свет угасает в его глазах. Я слышу его безмолвный плач, слышу, как он шепчет о родном мире, который никогда больше не увидит, о жене, с которой ему было так тяжело расстаться. Я… собираю эти мысли из разума каждого встречного, как спелые плоды с дерева.
Псайкерская зараза, подумал Ксарл. В годы славы примарха таких несчастных изгоняли из легиона или преображали в соответствии с суровыми правилами обхождения с псайкерами и их использования. Неукрощенный талант псайкера был приманкой и распахнутой дверью для демонов варпа.
— Продолжай, — сказал он.
Произнести это слово во второй раз оказалось куда труднее.
— Ты не можешь представить, что я слышу в присутствии Вознесенного, брат.
Голос Кириона дрогнул и зазвучал неуверенно, словно воин не мог подобрать нужные слова.
— Он кричит… затерявшись во тьме собственного разума. Он выкрикивает имена, имена живых и мертвых братьев, умоляя нас отыскать его, спасти его, убить его. — Кирион перевел дыхание, прежде чем продолжить. — Вот что я слышу, когда оказываюсь рядом с ним. Его муки. Его ужас оттого, что он полностью потерял над собой контроль. Он уже не Астартес. Одержимость дала ему возможность ощущать страх, и страх выел его изнутри. Ужас прогрыз в нем туннели, как тысяча голодных червей.
Ксарл осознал, что все еще сжимает наплечник Кириона. Он поспешно убрал руку, борясь с гневными нотками в голосе.
— Я прекрасно прожил бы без этого знания, брат.
— Так же как и я. Но я открыл правду не для того, чтобы испортить тебе настроение, брат. Внутри Вознесенного обитают две души. Вандред, чей крик медленно угасает в пустоте. И что-то другое… что-то, родившееся из его ненависти и смешавшееся с чужим разумом. Когда Талос пригрозил, что разбудит Малкариона, я впервые услышал, как обе души взвыли в унисон. То, что осталось от Вандреда, и завладевший им демон — они оба боятся этой секунды.
— Мы здесь, — упрямо сказал Ксарл. — Мы несем караул во время ритуала пробуждения. Если Вознесенный действительно напуган и пошлет кого-то, кто попытается… помешать, — нам ничего не грозит. Кто из Чернецов настолько бесчестен, что вступит в бой с собственными братьями? Малек? Никогда. Гарадон? Он любимчик Вознесенного, но не выстоит против нас троих. Любой из Чернецов падет, а Вознесенный слишком ценит своих избранных, чтобы разбрасываться ими.
— Ты исходишь из того, что их жизни для него одинаково ценны. Нет, брат, — возразил Кирион. — Он пошлет Враала.
Оба воина обернулись на грохот распахнувшихся дверей. Кирион без промедления связался с Талосом:
— Брат, начинается.
Ответ был кратким:
— Первый Коготь. При первом признаке агрессии вы должны вступить в бой и уничтожить цель. Ave Dominus Nox.
— Кирион, — Ксарл выдернул болтер из магнитного зажима при виде вошедшего в Зал Памяти Чернеца, — терпеть не могу, когда ты оказываешься прав.
Малек спустился в лифте на нижние уровни вместе с Талосом и Адгемаром.
— Ты не можешь позволить себе такую наивность, — сказал он Талосу.
Лицо терминатора было твердо и холодно, как у статуи из белого гранита.
— Я не наивен, — огрызнулся Талос.
Несмотря на все уважение к Чернецу, его тон разозлил пророка.
— Я действую в интересах десятой роты, — вызывающе продолжил он.
— Ты действуешь как слепой мальчишка, — жестко отрубил Малек.
В его черных глазах вспыхнул яростный огонь.
— Ты говоришь об интересах десятой роты? Именно в этом суть. Десятая рота мертва, Талос. Иногда, пытаясь сохранить прошлое, ты просто скатываешься назад. Я не сторонник перемен ради самих перемен. Мы говорим о положении дел на войне.
— Ночной Призрак никогда…
— Не смей говорить о нашем отце так, будто знал его лучше меня!
Малек сузил глаза, а в голосе его прорезался звериный рык.
— Не смей предполагать, что он советовался только с тобой в последние ночи. Многие из нас были его избранниками. Ты не один.
— Я это знаю. Я говорю о том наследии, которое он хотел передать нам.
— Он хотел, чтобы мы выжили и боролись с Империумом. И все. Неужели ты думаешь, что его заботило, кто станет нашими союзниками и под каким именем мы пойдем в бой? Нас осталось чуть больше тридцати. Отделения распались. Авторитет командования ослаб. Наши ресурсы на пределе. Мы — не десятая рота Восьмого легиона. Мы перестали быть ей почти сто лет назад по нашему времени… и десять тысячелетий назад по галактическому летоисчислению. Неужели ты действительно не видишь, что творишь? — закончил Малек.
Он покачал головой, словно сама идея была немыслимой.
— Я готов признать…
— Это был риторический вопрос, — проворчал Малек. — Все это видят. Ты случайно натыкаешься на сотню сервиторов, когда наши ресурсы почти подошли к концу. Ты ступаешь на поверхность нашей мертвой планеты, и каждый, кто не ослеп, понимает, что это знак. Затем ты берешь в плен не абы кого, а навигатора! Теперь принцепс титана. Ты бунтуешь против Вознесенного и говоришь о том, чтобы разбудить Малкариона.
— Талос, брат, — вмешался Адгемар. — Ты изменяешь роту согласно своим принципам. Поимка навигатора была самым смелым шагом. Если мы потеряем Этригия, вся рота будет зависеть от тебя и от навигатора, которого ты контролируешь. Мы даже не сможем войти в варп без твоего… согласия.
— Этригий абсолютно здоров, — ответил Талос.
Но ему нечем было подтвердить свои слова. Навигаторы благодаря измененным генам жили намного дольше обычных людей. Но Этригий заперся в своей обсерватории на носу корабля, и никто не видел его в течение последних десятилетий, не считая Вознесенного. Октавия имела доступ в ту часть судна, но в ее скудных отчетах, пересказанных Септимусом, не было ни слова о физическом или психическом состоянии нынешнего навигатора. Казалось, годы не меняют его.
— Я — из Чернецов, — многозначительно произнес Малек.
Талос немедленно понял, о чем речь. Малек никогда бы не нарушил клятвы и не выдал секретов своего сюзерена, как бы он ни презирал Вознесенного. Но он мог намекнуть Талосу, что сопровождал Вознесенного во время его визитов к Этригию.
Возможно, захват Октавии на мертвой Нострамо оказался более явной угрозой Вознесенному, чем полагал Талос.