Улей Массога погиб, как боец, наступивший на мину. Сейсмическая бомбардировка расколола его геотермальное ядро, и ударная волна магмы вырвалась из основания улья, разрушила его, озарила ночь и задушила небо. Улей Декахел был обескровлен: его население в панике утекло в жаркие каменистые пустоши, когда мы ранили верхние уровни города. Улей Кайленга умер смертью труса, парализованный зрелищем настоящей войны, раздираемый между эвакуацией, сражением и сдачей. Нерешительность лишила его стойкости и сделала нашей добычей. Улей Дауфиэль, больше всех других ослабленный войной с ксеносами, познал смерть, достойную уважения, смерть раненого ветерана, который не посрамил себя, несмотря на увечья.

Все закончилось безумием в улье Аттегал, когда весь остальной венец Дорна лежал в руинах за нашими спинами. Мои берсерки все еще пылали яростью, словно их бешенство было топкой, а несчетные тела, скошенные ими, лишь топливом для нее. Некоторых настолько обуяла жажда крови, что они ринулись за беглецами в пустоши и не вернулись, но остальные, покончив с разорением Дауфиэля, устремились вперед. Когда в их собственных транспортах иссякло топливо, они захватили у колонн беженцев грузовики или щебневые краулеры; когда сгорели двигатели новых скакунов, они разорвали их на части от такого оскорбления и помчались дальше пешком. Берсерки уже пронеслись в кровавом исступлении через пол-Аттегала, когда мы нагнали их и увидели творения их рук.

Мы обнаружили символы Кхорна, вырубленные цепными клинками в рокритовых стенах или начертанные кровью, разлитой на дорогах. Мы услышали, как перенастроенная система массового оповещения повторяет гортанные молитвы сквозь визг и треск, ибо сила произносимого имени подавляла хрупкие вокс-устройства. Мы услышали, как берсерки выкрикивали имя своего бога, заглушая вой цепных зубьев, грызущих кости.

Теперь, когда их закованный в бронзу господин обратил взор на Хеггору, пересчитывая черепа, рассыпанные берсерками в его честь, и когда улей Аттегал стал убойным загоном, он проявил свою милость. Некоторые воины как будто бежали сквозь воду, оставляя за собой волны и рябь. Другие отбрасывали слишком много теней, которые поднимались и трепетали собственной жизнью. Дымный ветер приносил вой и взрывы визгливого хохота, рожденного не людскими глотками. На стенах начали появляться рубцы и кровавые пятна, но рядом не было никого, кто мог бы их оставить. Демоны Кхорна постепенно воплощались в реальности.

В безмолвии я и мои братья оставили вымершее подножье берсеркам и стали взбираться к вершине улья. Перед нами стены сами собой покрывались письменами, вокс-трубы изрыгали кощунства, а в облаках за стенами-окнами появлялись лица. Деревья в дендрариях стали кроваво-красными и выпустили шипы, подобные клыкам, и их ветви содрогались в ритм стучащим, словно барабаны, сердцам демонов внизу.

Стоя на самом пике улья Аттегал, я объявил, что наша задача выполнена. Мы сбросили золотую аквилу, что простирала крылья над последним зубцом короны Хеггору, и на ее месте воздвигли наш собственный знак, единственный прямой брус, адамантиевый, черный и желтый, как наши собственные доспехи, забрызганные кровью на бойне Кхорна у подножья.

Ульи Хеггору сожжены! Наследие Дорна попрано и низвергнуто!

Имперские паразиты Хеггору погибли! Труд потомков Жиллимана был тщетен!

И вот перед вами трофеи моей победы!

В амфитеатр с лязгом потянулась процессия «Осквернителей», и каждый из них высоко, словно венец, нес на своем корпусе искореженные останки золотой имперской аквилы.

— Орлы с острия каждого шпиля, что рухнул в зловонные облака Хеггору! Добыча лучшего из моих походов! Железо снаружи! Железо внутри!

Двое терминаторов, охраняющих мешок с камнями, начали вторить Ченгрелу, выкрикивающему мантру Железных Воинов, и через миг она же донеслась из динамиков самих «Осквернителей» в такт их шагам. Вся площадь собрания заполнилась шумом и зазвенела от него.

Когда чудовищный парад закончился, Ченгрел объявил, что первый день встречи закончен, и повелел всем гостям удалиться, чтобы поразмыслить над его рассказом и решить для себя, есть ли у них история, которая может с ним сравниться. Потом, удовлетворенный тем, что произвел впечатление на это жалкое сборище, Ченгрел вернулся в свою цитадель, где втянул раздутую голову в глубины дредноута и приказал, чтобы его покои окутала тьма.

Эммеш-Аийе поспешно убежал к своему катеру, усеянному шипами и шрамами — он жаждал острых ощущений после того, как так долго был вынужден был кормиться одними лишь словами. Кхров шел за ним по дороге к лагерям у места высадки, но не стал подниматься на сияющий пирамидальный посадочный модуль, который висел над его зиккуратом. Вместо этого он поджал ноги, завис в воздухе без всякой опоры, и через миг земля под ним треснула и выпустила наружу густую поросль шипастых лоз, состоящих из странного вещества, которое казалось одновременно металлическим и самоцветным. Лозы сомкнулись вокруг него и скрыли из виду.

Драхмус Несущий Слово и Ходир Повелитель Ночи возвращались через руины более медленным шагом, а их сопровождающие шли за ними гуськом и старательно игнорировали друг друга.

— Так что ты думаешь о хозяине этого места? — спросил Драхмус через какое-то время, которого хватило, чтобы его маленький гомункулус полностью процитировал Четыре тысячи восемьдесят второе послание Лоргара.

— Стар, — подумав, ответил Ходир. — Умен. Удачлив, — он оглянулся. — Хорошо защищен.

— Удачлив, — столь же осторожно повторил Драхмус. — Действительно, удачлив. И богатства, нажитые его удачей, стоят того, чтобы их стеречь. Возможно, в этом мы мыслим схоже?

Ходир великодушно выразил согласие, слегка наклонив голову в темном шлеме.

— Ну что ж, — продолжил Драхмус, — вскоре мы узнаем больше об этом собрании.

Он не поклонился и не отдал честь, но подчеркнуто шагнул назад, чтобы обозначить конец беседы. Ходир последовал его примеру, аккуратно отступив, чтобы не придавить веревку со скальпами, и они разошлись по своим лагерям.

Прошло семнадцать часов, и из цитадели донесся сигнал. За ревом гудка последовал квартет домашних слуг, которые разбежались по руинам и принесли к посадочным площадкам весть о том, что их господин скоро будет готов к новой аудиенции.

Первым вернулся Кхров, который выбрался из развернувшегося клубка лоз и без сопровождения пошел на площадь, чтобы занять свое место. Через несколько мгновений сзади послышались шаги, а следом голос демона-гомункулуса Драхмуса, монотонно проговаривающий первые строфы «Медитаций на две трансцендентности». Это была одна из более приземленных работ Лоргара, и тихий шуршащий голос не мог передать те немногие нюансы, которыми та обладала. Ходир занял свое кресло, беззвучно приняв ту же самую позу, в которой он сидел на предыдущем собрании. Единственным признаком того, что он куда-то уходил, были два серебряных прута, торчащих из ранца его доспехов, на которых теперь были растянуты веревки со скальпами, образуя «кошачью колыбель» над головой Повелителя Ночи.

Последним к ним присоединился Эммеш-Аийе. На нем по-прежнему был серебряный нагрудник, хотя он отцепил свой язык и подвесил его на иную последовательность крюков. С плеч свисала мантия из стеклянных колец, намеренно грубо выточенных, чтобы они терлись друг от друга со звуком, от которого свербили челюсти. Сводящий с ума тех, кто находился рядом, этот звук явно успокаивал Эммеш-Аийе, чей усиленный слух жаждал стимулов в этой относительной тишине.

И нарушил ее Ченгрел, когда его вместилище-дредноут тяжкими шагами вошло на площадь и взобралось на каменную платформу.

— Я дал вам достаточно времени на подготовку, — прогремел он. — Теперь посмотрим, что вы принесли мне в ответ. Услышим же ваши рассказы. Ходир! Повелитель Ночи! Господин Ходир, сын павшего Кёрза! Ты будешь держать речь первым. Начинай.

Если Ходир и оскорбился этим резким повелением, то не подал виду. Вместо этого он встал и пошел к Ченгрелу, сжимая что-то в руке.