В тот же миг один из телохранителей Железного Воина двинулся ему навстречу. Это было нечто, формой напоминающее закованного в броню космодесантника, которым оно было когда-то, но с тех пор превратилось в сгорбленную, лязгающую тварь. Ноги сплавились воедино, стопы заменила гусеница танка, на которой оно перемещалось, но состояла эта гусеница из толстых мышц, а траки ее были костяными когтями. Руки существа заканчивались множеством оружейных стволов, а лицо, поднимающееся прямо из шеи, среди растущих пучками толстых стальных рогов, представляло собой скалящуюся маску из тусклого керамита. Из прорези для рта вывалился мясистый язык и попробовал воздух.
— Я не желаю навредить твоему господину, как и тебе, — обратился Ходир к существу, — но раз уж ты изучаешь меня ради него, тогда взгляни на это.
Он поднял выше то, что принес с собой — треугольный кусок бело-желтой ткани, явно отрезанный от большего полотна и вышитый сложным узором. Когда черно-зеленый язык лизнул воздух рядом с тканью, Ходир перевернул ее и показал, что с изнанки она сшита с таким же треугольником человеческой кожи.
— Содрана совсем недавно, — объявил Ходир. — Чувствуешь это?
Телохранитель, неуверенный в ответе, крутанулся на своей хлюпающей и щелкающей ноге-гусенице и поднял взгляд на Ченгрела.
— Ее свежесть подтверждает, что он у нас и по-прежнему жив и здоров. По крайней мере, был, когда я отправился на собрание. С этого момента остается лишь верить моему слову.
— Ты задаешь мне загадки, — ответил Ченгрел гудящим голосом динамиков. — Дай мне подношение и историю, или отправляйся восвояси и расскажи своему легиону, что я разочарован его посланцем.
От этих слов Ходир ощетинился, подобрался, и все остальные увидели, что его свободная рука сжалась в кулак. Но он сдержал гнев и повернулся так, что обращался одновременно и к Ченгрелу, и другим десантникам-предателям.
— Если я должен что-то поведать вдобавок к своей ставке, — сказал он, подчеркнуто не используя слово Ченгрела — «подношение», — тогда мой рассказ и ставка пойдут вместе. Итак, — он снова поднял сшитые куски кожи и ткани. — Я объясню, что это, как мы это нашли и чего оно стоит. Вам всем.
И Ходир из Повелителей Ночи начал свою историю.
— Татуировка на этой коже, — объявил он, — это знак навигаторов, герб дома Друннаи. Дом не особо прославленный. Я не слышал о них, пока человек, который дал нам эту кожу, не поведал свое имя. Вивайр Друннаи. Молодой, но умелый. Насколько умелый, вы еще узнаете.
Вивайр Друннаи — не ставка, но часть ее.
Далее. К северу от Тембинских течений, что на северо-западе галактики, есть варп-омут, пронизывающий плоскость галактики. Он бурлил там, когда Крестовый поход впервые очертил границы того, что сейчас зовется Обскура, бурлит и поныне. Ярость его затягивающей воронки столь велика благодаря бурям, исходящим из Ока, находящегося ниже, на северо-востоке от нее. Капитаны, ведомые спешкой или спесью, иногда заходят на окраину этого течения, чтобы оно швырнуло их к Кипра Мунди, но это опасный, неровный путь. Я слышал, что нижние области омута так и не были нанесены на карту, и кто может сказать, есть ли у него конец? Может быть, он выходит из галактики и уходит в бесконечную бездну под ней. Если дрейф унесет кого-то слишком близко к воронке, то втянет внутрь и разорвет на куски. Выжить там нельзя.
Омут — не ставка, но часть ее.
Есть место, где под натиском противоположного течения вихрь изгибается под углом, и там его притяжение умаляется. Это Челюсть, и там бушующий ураган выпирает наружу, словно подбородок зеленокожего. Он вышвыривает из себя грозовые фронты, которые ощущаются за много секторов оттуда, завихрения, которые проносятся сотню световых лет, прежде чем утихнуть. Там кружатся пронизанные бурями узоры, которые корчатся, расплываются и сражаются друг с другом за право ожить. И еще это место изрыгает корабли. Предел Молианис в реальном пространстве за Челюстью — это кладбище космических скитальцев, подобное которому едва ли сыщешь. Омут срывает с курса корабли и утаскивает их в никому не ведомые глубины, а гравитационный колодец огромной голубой звезды Молианис выводит многие из них наружу. Вереница разбитых останков, дрейфующих в пространстве, протяженностью во многие парсеки.
Кладбище кораблей — не ставка, но часть ее.
Империум не обращает внимания на это место! Они так уверены, что это громадное кладбище кораблей — воистину кладбище и не представляет никакой угрозы. Они построили крепость на дальнем конце потока останков. Сказать по правде, это великолепное сооружение: ярус за ярусом громоздятся артиллерийские палубы, лэнс-установки, системы глубинных ауспиков. За ней хвостом тянутся свободно парящие укрепления, трансляционные станции, склады боеприпасов, верфи и ремонтные доки. Вокруг снуют эскадроны боевых кораблей. Крепость все растет. Они колонизируют другие луны поблизости, чтобы увеличить ее обслуживающий персонал. Кто знает? Возможно, в Молианисе однажды появится целый мир, заселенный колонистами.
Крепость — не ставка, но часть ее.
Имперцы уверены, что побывавшие в варпе суда, исторгаемые бурей, настолько изломаны, что не представляют ни малейшей опасности. Изредка на кладбище появляются патрули, которые сканируют остовы ауспиками и бормочут в вокс что-то о карантинных проверках, о скитальцах, которые надо зачистить от генокрадов или разграбить. Рядом с Молианисом есть густонаселенные орочьи анклавы, поэтому Империум больше интересуется ими. Цель крепости — наблюдать за пространством между зеленокожими и кладбищем кораблей, дабы те не попали в лапы орков и не стали частью их военной машины.
Незащищенный бок Империума — не ставка, но часть ее.
Говоря, Ходир медленно расхаживал туда-сюда перед окошком в бронированном корпусе Ченгрела, пока Железный Воин взирал на него сверху вниз с выражением, которое, видимо, должно было означать благожелательную снисходительность. Теперь он повернулся лицом к другим участникам торга, вновь подняв свой сувенир из кожи и ткани.
— Мы, я и мои Повелители Ночи, отправились в набег в Большое Тембинское течение, которое тянется по северо-восточному квадранту, подобно выпирающей лопатке. Корабли, вылетающие с богатых миров Малого Тембинского течения и проходящие вверх сквозь необитаемый слой между ними, могут рассчитывать на долгое и спокойное путешествие. Слабый напор течения тихо несет их к дальним северным границам сегентума Ультима. В такое-то путешествие и отправилась наша добыча, когда запустила двигатели на Исите.
Это был конвой снабжения, тяжелые и медлительные корабли, словно упитанные сетт-коровы, тащившиеся с материальными ресурсами из кузниц Механикус. Сплавы, созданные термоядерным синтезом, специально изготовленные блоки реагентов для плазменных топок, биологическое сырье, оружие, машины. Мы узнали, что груз направляется к цепочке новых колониальных ульев. У нас было для него иное применение.
Вам не нужно слышать о том, как мы нанесли удар и что забрали. Все мы знаем, как происходят такие вещи. Вы можете представить себе засаду и абордаж. Мы захватили три судна из четырех, прежде чем те добрались до прыжковых зон Исита, и обобрали их там, где имперским флотилиям было не под силу защитить их. Главный корабль конвоя назывался «Гимн Фелинды», и я наметил его своей целью и добычей. Мы изводили его залпами орудий и угрозами по воксу. Мы собрали вокс-записи с других взятых нами кораблей, усилили и транслировали на «Гимн Фелинды», чтобы его экипаж услышал, как умирают те, кто сопротивляется Повелителям Ночи. Они не сдались, и тогда мы разогнали наши собственные двигатели и ринулись на них, пронзили корпус залпами лэнсов и направили в раны абордажные челноки. Команда забилась в скафандры, приготовившись к битве.
Для Повелителя Ночи корабельные защитные костюмы — сами по себе оружие. Они зашоривают зрение своими маленькими глазными линзами или узкими смотровыми оконцами, поэтому воображение добычи наполняет тьму по краям зрения чудовищами, почти равными тем чудовищам, какими являемся мы. Они притупляют слух и наполняют уши шорохом и неясными отзвуками, которые терзают туго натянутые нервы. Те, кому повезло иметь вокс-передатчики, открывают себя нашим нашептываниям и воплям, когда мы находим и взламываем их канал — а мы всегда, всегда это делаем. Они окутывают конечности тяжелыми обмотками, обременяют движения, концентрируют в разуме каждой добычи чувство, что она отрезана, одинока, и ее товарищи — не более чем незнакомые силуэты по ту сторону стекла.
