Да, сияющие камни лежали у ног Ченгрела, и по бокам от них стояли двое его самых преданных стражей-терминаторов.
— И хотя я избавлюсь от камней, отдав их тому из вас, кто предложит в обмен самую лучшую дань, вы должны оправдать свое присутствие здесь.
Скрипучий голос, доносящийся из динамиков дредноута, смешался со скрежетом металла и шипением поршней, когда его вместилище повернулось на коротких толстых ногах.
— Я не раб, подобный животному, и не мелкий царек из тех, что мнят себя великими, собрав за собой отребье из Ока Ужаса или с какого-нибудь чахлого мира-колонии, — сказал он. — И я не буду иметь дел с теми, кто мне не ровня. Чтобы сделать ставку, вы должны преподнести мне не только земные богатства, но и истории. Во имя чести своего легиона каждый из вас расскажет о своем подвиге в ратном деле и боевом искусстве, чем докажет, что именно он наиболее достоин этого приза. А то, что я скажу сейчас, считайте доказательством моего доверия и благосклонности, ибо, прежде чем вы начнете делать ставки, я одарю вас собственной историей, по которой вы узнаете, чего я стою и какова моя мощь.
Так Ченгрел из Железных Воинов начал свой рассказ.
— Будь прокляты сыны Дорна, называющие себя Имперскими Кулаками! Будь прокляты сыны Жиллимана, называющие себя Ультрадесантниками!
Помните ли вы лик Дорна? Его тщеславие и упрямство? Его капризную раздражительность? Его вкрадчивое низкопоклонство?
Помните ли вы лик Жиллимана? Его высокомерие и самонадеянность? Его подлость? Его трусость?
Каким бальзамом на сердце был вид этих лиц при Железной Клетке! Крики Дорна в окопах, смятение Жиллимана, когда он увидел, что мы сделали с его слабым братом. Я стараюсь уберечь от времени эти воспоминания, чтобы возвращаться к ним вновь и вновь. К тому времени, когда я сам стал командиром, когда я увидел когорту Железных Воинов, вздымающих над головой стиснутые руки и клянущихся верно служить мне, я знал, что первой же моей целью будет снова увидеть знак Кулака и знак Омеги, униженные вместе.
Хеггору! Вот мир, что я выбрал для своей затеи. Медленно кипящий Хеггору с движущейся твердью из гладкого серого камня и густо-красными котлами океанов под серными небесами. Во время Крестового похода я пролетал недалеко от него — а вы, хоть кого-то из вас когда-нибудь заносило на юго-запад галактики? Нет ответа? Неважно. Мы услыхали, что Имперские Кулаки отметили присоединение Хеггору, окружив его полярное побережье великим кольцом своих творений. Высокие города-ульи, пронизывающие жаркую дымку над планетой, связанные друг с другом поездами-пулями и лазерными сетями, которые мерцали в пасмурных сумерках.
Имперские Кулаки короновали Хеггору, как они говорили, дали ему царский венец в честь вступления в наш Империум Человека. Мы смеялись, узнав об этом, пока не увидели, что Пертурабо не смеется. Он посмотрел на пикты из-под капюшона, а потом повернулся к ним спиной. С тех пор мы говорили о «Хеггору в желтой короне» лишь тихо и со злобой. Много позже — слишком долгими и странными были для меня путешествия в варпе, чтобы вести счет годам — это название снова коснулось моего слуха, когда я скитался по той же области космоса, размышляя над тем, как лучше обратить вспять все, чего достиг Крестовый поход. Варп был густо насыщен бормотанием имперских астропатов, и когда мои собственные провидцы перебрали струны, натянутые меж их разумами, мы обнаружили бравурные сообщения Ультрадесантников, надутых и самодовольных наследников надутого и самодовольного Жиллимана. Они хвастались триумфом Ультрадесанта, без сомнения, незаслуженным. Кровопролитие снизошло на Хеггору в образе ксеносов-грабителей, чьи гнездилища и вычистили Ультрадесантники. Что за малокровными созданиями стали легионеры Тринадцатого, если похвалялись этим, как славной победой! Но они похвалялись, и, когда я повел своих верных Железных Воинов обратно на Хеггору, их слова все еще горели в моем уме.
Их слова горели, поэтому мы сожгли города, чтобы сравняться с ними. Мы заново короновали Хеггору роскошной желтизной пламени, не тем бездушным желтым, что на знаменах Седьмого. Мы показали защитникам городов, выстроенных Дорном, кто более сведущ в осадном деле. Залпы наших лэнсов и батарей раздирали атмосферу, пока она не вскипела, очистив небеса от целых эскадрилий боевых машин, а вражеские ракеты с трудом пытались отыскать нас за перегретыми облаками и помехами от радиации, пока мы с хирургической точностью бомбардировали их. Мы состязались с орбиты с их пушками двадцать дней — номера легионов Жиллимана и Дорна, сложенные вместе — а на двадцать первый сели в посадочные модули, чтобы ничтожные смертные познали гибель от наших рук.
Тогда я был не таков, каким вы видите меня сейчас. Я выходил на бой в облачении терминатора, в адамантии, отмеченном черным и желтым. Я полетел вместе с авангардом штурма в первой волне штурмовых торпед, которые пронзили шкуру улья Роэгхим. Его пустотные щиты рассыпались перед нами. Верхняя часть улья была выстроена, чтобы противодействовать именно такой атаке: их многослойная структура напоминала соты, чтобы лишить штурмовую торпеду импульса и запереть ее в лабиринте полуобрушенных помещений. Но те, кого мы оставили в Империуме, глупы, братья мои, и память их коротка. Они выдолбили стены изнутри, лишили укрепления прежней мощи, эти забывшие об угрозе потомки. Ах, восхитительный грохот штурмовой торпеды, пробивающей вражеский бастион! В осаде есть моменты, приносящие большее удовольствие, но мало более пьянящих.
Когда мы оказались среди них, они лишились всего мужества, какое у них только было, и обратились в бегство. Я поклялся, что буду тратить боеприпасы только в настоящем бою, и поэтому убивал силовым кулаком и раздирал шипами своих доспехов, и рука моя покрылась кровью до самого плеча. Кровь и пыль, поднятая нашей бомбардировкой, смешалась в красно-серую грязь на моем кулаке, которая запятнала золотую аквилу с храмового шпиля, когда я смял ее в когтях.
Голова Ченгрела задергалась и закачалась в жидкости от возбуждения, которое разгоралось все сильнее от воспоминаний о резне.
— Чего теперь стоила гордость Дорна? Создал ли он что-то, что могло вытоять против нас? Нет! Роэгхим стал брешью, и мы хлынули в нее. Стада Императора ослепли от паники, и только в одном из соседних ульев догадались вовремя уничтожить железную дорогу, по которой ездили поезда-пули. В награду за это мои ремесленники построили реактивные повозки, которые помчались по рельсам быстрее звука, остановились там, где путь был разорван, и метнули плазменные заряды в бока улья Толмеа. По другой линии, к улью Беремвальт, устремились его же вагоны под защитой хитроумной брони, сделанной моими металлургами и варп-кузнецами, набитые воинами, которых я сам отобрал для того, чтоб передать свои приветствия. Осадные бригады в холодной броне, с холодными глазами, знающие, как искалечить жизненно важные системы улья или ослабить его кости из адамантия и углеродной пены. Они были как лед, но с ними был и огонь: горячие, свирепые берсерки, братья, что отринули верность Трону из Золота и отдали ее Трону из Черепов.
Тот, кто ни разу не строил крепость, не может до конца понять, что значит ее разрушить. Каждая павшая крепость — словно павший воин, и гибель любой из них уникальна. Каждый зубец короны Хеггору умер смертью, не похожей на иные.
Толмеа умерла, как воин под выстрелами врага, плазма пробила ее склон, словно болт-снаряд — нагрудник. Два дня она протянула в агонии, оседая от кратера в боку, как человек, согнувшийся пополам из-за смертельной раны, а потом пик и склон провалились внутрь и рухнули, покоряясь смерти, как все мы не раз видали на поле боя. Завеса пыли все еще висела над ее руинами, когда мы улетали с Хеггору.
Беремвальт был отравлен нашими бронепоездами, как неосторожный разведчик, ужаленный тварью с мира смерти. Мои воины были инфекцией, ядом. Берсерки с ревом неслись по его залам, как лихорадка по жилам, и так пропитались кровью зубчатые цепи их оружия, что, верно, и поныне сочатся ею. Мои собственные Железные Воины действовали, как менее заметная отрава, отключающая органы и нервы: они вывели из строя энергетические и информационные сети, очистные сооружения для воздуха и воды, системы контроля климата, а затем оставили труп Беремвальта темным и безмолвным.
