После репетиции он выпил в буфете чашечку кофе, съел бутерброд с сыром и умчался на студию звукозаписи. Там все прошло очень удачно, без единой накладки. Он читал сатирический монолог и через толстое сверкающее стекло поглядывал в аппаратную на режиссера. Он видел улыбку на его лице и одновременно видел себя, свое отражение. Получалось совсем как в кино. Там это, кажется, называется «наплыв».

Со студии звукозаписи он поехал в редакцию, где состоялась давно затеянная пресс-конференция на тему «Смех — дело серьезное». Сотрудник отдела литературы и искусства извинялся, что не заготовил все запросы. Но получилось даже лучше, непринужденней. На многие из вопросов, которые ему задавали, он уже не раз отвечал самому себе после очередной премьеры и в поединках с критиками, которые, как известно, знают абсолютно все — и что сегодня нужно зрителю, и что смешно, и что не смешно.

По дороге домой он думал о том, что существуют на свете люди, которые довольны всем, что они делают. Есть, например, у него приятель-драматург. После премьеры на вопрос, как прошел спектакль, он скорбно разводит руками и говорит: «Тридцать девять раз». Сие означает, что после спектакля тридцать девять раз давали занавес. Не тридцать, не сорок, а тридцать девять раз. Это звучит конкретно и поэтому убедительно.

Уверенно ведя машину, Бармин щелкнул зажигалкой и затянулся. Кстати, давно бы надо бросить курить. Он давал обещания, усмехаясь цитировал Марка Твена: «Бросить курить проще простого. Я делал это сотни раз». А вообще, серьезно говоря, с куревом надо кончать. Хорошо бы приурочить это полезное мероприятие к какой-нибудь дате. Вот скоро ему стукнет шестьдесят, и в этот день он скомкает пачку сигарет и мужественно выбросит ее. Навсегда.

Ткнув окурок в пепельницу, он поморщился. Что-то кольнуло. Но это не сердце. Не те симптомы. Скорей всего, печень. Были сигналы, но ничего. Обходился уколами. Как-то приехал рыжий доктор из «неотложки». Он удивился, когда узнал Бармина: «Оказывается, и комики болеют». Сказал он это с единственной целью завязать беседу. Ему было очень интересно. Сменится и дома расскажет жене: «Сегодня был вызов, как думаешь, к кому?»

Доктора бывают разные. Один хлопает пациента по плечу, шутит: «Батенька, да вы типичный симулянт!» — и лукаво подмигивает. Это приятно и как-то обнадеживает. А доктор деловитый, неулыбчивый вызывает у больного подозрение, не иначе — дело труба, финита ля комедия. А ежели доктор чересчур резвится и даже рассказывает анекдоты, тут одно из двух — или все очень хорошо, или наоборот — все очень плохо, а доктор притворяется, хотя на самом-то деле ему совсем не весело. Наивная хитрость.

Доктор из «неотложки» держался спокойно, и Бармину захотелось, чтобы он повеселел. Для этого не пришлось особенно трудиться. Едва он выходил на просцениум, застенчиво и словно бы виновато улыбаясь, зрительный зал встречал его шумными аплодисментами. Каждый отвечал ему улыбкой на улыбку, предвкушая то, что ему предстояло испытать. Такая улыбка как разминка для гимнаста. Дальше пойдут иные нагрузки, придется посмеяться в полную силу, а то и похохотать до слез.

— Насколько я понимаю, в моей драме главное действующее лицо — печень, — сказал Бармин.

Доктор кивнул:

— Автору виднее.

Близоруко щурясь, он уже выписывал рецепт.

Бармин заглянул ему через плечо и вздохнул:

— Все понятно. Однозвучно звенит аллохольчик…

Доктор засмеялся:

— Это надо запомнить. Значит, не колокольчик, а аллохольчик. — Он покачал головой и, помедлив, сказал: — У меня к вам вопрос. Вы извините, может быть, это наивно, то, что я хочу спросить, но мне любопытно узнать, если это, конечно, не секрет… Я вас в концерте слышал в прошлом году и раза три видел вас по телевизору… Скажите, все, что вы исполняете, это вам другие пишут, вы это не сами сочиняете?..

— Увы. Не сам.

— Да? — В голосе доктора явственно прозвучало сожаление. — Но вот у меня, у моей супруги и вообще у многих, с кем я беседовал, создалось такое впечатление, что все то, что вы произносите как артист, говорите именно вы, от своего лица. Это ваши мысли, ваши заботы…

— Как вам сказать… — Бармину все больше и больше нравился доктор. — Было бы неплохо, если бы вы в свободное время написали статью об искусстве эстрады.

— Я же предупредил, то, что я скажу вам, покажется наивным, — быстро сказал доктор, и было заметно, что он обиделся.

— Вы зря обижаетесь, — улыбнулся Бармин. — То, что вы сейчас сказали, — для меня высшая похвала. Уверяю вас. Меня мало радует, когда говорят или пишут, что я бережно донес авторский текст и мастерски исполнил фельетон или монолог. Доктору, как вы знаете, говорят только правду. Так вот, я вам скажу, что я работаю с увлечением только тогда, когда и я и автор одинаково думаем, когда нас волнуют общие проблемы, общие радости и печали…

Доктор посмотрел на часы.

— Я понимаю вас. Жаль, у нас мало времени. Будет случай, мы еще побеседуем…

— С большим удовольствием, — сказал Бармин. — Особенно если повод для новой нашей встречи будет не такой, как нынче.

— Не возражаю, — улыбаясь, сказал доктор уже в дверях.

Записка лежала на полу. Бармин вошел в квартиру и увидел — на темном паркете белый квадратик. Это Варино изобретение. Она сказала: «Приходя домой, ты, как всегда, целиком и полностью погружен в свои мысли. Тебе даже в голову не придет взглянуть на столик, к тому же он всегда завален конвертами, повестками, приглашениями. А тут все просто — на полу записку нельзя не заметить».

Бармин поднял бумажку. Характерный Барин почерк, каждая буква отдельно.

Ц. В. — Целую. Варя.

Бармин снял пиджак, надел пижамную куртку. «Интересно, а если бы Александр Семенович не позвонил, она бы сама это заметила?»

Он зажег газ, прошел в ванную и, когда мыл руки, внимательно посмотрел на себя в зеркало. Да, вид не так чтобы очень. Нет, оказывается, все-таки не он самый сильный человек планеты.

По идее — мастер сатиры и юмора должен олицетворять душевное здоровье и пышущий оптимизм. А он? Ничего похожего. Ну, хорошо, допустим, что это так. Но человек, так сказать, внутренне веселый вполне может выглядеть озабоченным, серьезным, даже грустным. Тем неожиданней его мгновенные перевоплощения на сцене. Никакого грима, свое лицо, но как оно меняется — было грустным, стало озорным, наконец просто смешным.

Пока на плите доходил до нужной кондиции грибной суп, Бармин просмотрел почту. Прислали приглашение принять участие в работе жюри телевизионной передачи КВН. Необходимо принять участие, он обещал, а сутки, по некоторым данным, — это всего двадцать четыре часа… Было несколько добрых, приятных писем от зрителей, среди них одно забавное. Человек ушел на пенсию и желает поделиться с народом своим богатым запасом веселых житейских впечатлений: «Хочу развивать среди окружающего населения моменты хорошего настроения». Бармин улыбнулся — у него с пенсионером общие творческие цели — развивать атмосферу хорошего настроения.

Он пообедал. Убрал за собой. Подставил сперва глубокую, затем мелкую тарелку под сильную струю горячей воды. Прогрессивный метод мойки посуды. Удобно, быстро, надежно.

После обеда он прилег отдохнуть. Совет Вари не просто совет, это и руководящее указание. Он не спеша, со вкусом закурил, взял газету, включил торшер и сразу же выключил — слишком яркий свет, и вообще, пожалуй, лучше немного подремать или полежать с закрытыми глазами и постараться ни о чем не думать.

В квартире было тихо. Неожиданно послышались мягкие звуки рояля. Откуда?.. Ага, понятно — радио на кухне. Пусть себе играет, пусть. Как-то спокойней на душе, когда издали доносится музыка, а если исполняется что-то знакомое, тогда совсем хорошо — слушаешь и мысленно опережаешь движение мелодии: сейчас будет это место — та-ри-ра-рам… И потом это — та-ри-ра-ра…