П а в е л. Нет. Я этого совсем не думаю.

К а т я. А я смотрю — ты все такой же.

П а в е л. Нестрогий, довоенный, да?

К а т я. Не знаю. Но я все равно очень рада, что мы встретились.

П а в е л. Вот и хорошо. А у тебя никаких… этих… изменений?..

К а т я. Что?

П а в е л. Ты, может быть… замуж вышла?

К а т я. Замуж? Действительно… Знаешь, Павел, когда враг еще не разбит, об этом вообще говорить не надо. Что ты на меня так смотришь?

П а в е л. Ничего. Просто так… Сколько же мы с тобой не виделись?

К а т я. С сентября сорок первого…

П а в е л. Долго.

К а т я. Да… А ты что, на фронте не был? (Распахивает его куртку.)

П а в е л. Как тебе сказать? Вообще-то…

К а т я. Понятно… Кого-нибудь из ребят видел?

П а в е л. Да так, кое-кого.

К а т я. Да?

П а в е л. Угу.

Пауза.

Как воюешь? Награждена?

К а т я. Да. Три ордена у меня.

П а в е л. Молодец.

В дверях появляется  Д е ж у р н а я.

Д е ж у р н а я. «Дуглас» выруливает, товарищ лейтенант.

К а т я. Хорошо. Идите. Видишь, как получилось. Нашелся и опять потеряешься. Прилетел и опять улетаешь.

П а в е л. А тебе не хочется, чтобы я улетал?

К а т я. Не знаю… А если не хочется?

П а в е л (спокойно). Тогда я останусь.

К а т я. Действительно? Как же это ты, интересно, останешься?

П а в е л. Да так, останусь… Ведь у меня здесь родные недалеко, в станице. Поживу у них и обратно поеду.

К а т я. Я тебя не понимаю. Ты это, может быть… из-за меня остаться думаешь, то ты учти, что это не техникум, Павел, и не семилетка, а война.

П а в е л. Да, об этом я знаю. Из газет.

К а т я (протягивая ему руку). Ну, ладно, Павел. Я понимаю, ты шутишь. Мы сейчас с тобой расстанемся, но мы обязательно встретимся. Слышишь?

П а в е л. Знаешь, Катя, я вот сейчас еще подумал и решил все-таки остаться…

На пороге появляется  К а п и т а н.

К а п и т а н. Пошли в машину, летим.

П а в е л. Счастливого полета, капитан.

К а п и т а н. Что?

П а в е л. Я остаюсь здесь!

К а п и т а н. Слушайте, товарищи. Я ж так всех попутчиков растеряю. Писатель остался, вы тоже… (Уходя.) Девушки, срочно ведите меня к самолету, а то я тоже останусь.

Дверь закрывается.

К а т я. Что это происходит? Я ничего не понимаю.

П а в е л. Ничего особенного. Твой старый товарищ Шарохин Павел Федорович решил с тобой не расставаться.

К а т я. Послушай, Павел, что это за шутки?

П а в е л. Пойдем, Катя, проводим самолет. (Выходит.)

Катя растерянно идет за ним. Дверь закрывается.

В землянку входит  Д е в у ш к а. Она убирает посуду.

Д е в у ш к а (запевает). «Только раз бывают в жизни встречи, только раз кружится голова…»

Входят  Т о с я  и  В а р в а р а. Тося взволнована.

Т о с я. Ты знаешь, что такое десятая статья?

В а р в а р а. Нет. А что?

Т о с я. Сядь.

В а р в а р а. Что?

Т о с я. Сядь. Десятая статья это острое психическое расстройство.

В а р в а р а. Что?

Т о с я. Человек ненормальный. Это печально, но это факт. Хоть бы он скорей улетел, а то наломает дров напоследок.

В а р в а р а. До чего же мне Катю жалко… А может быть, ты ошиблась, Тося?

Т о с я. Сама читала расписание болезней пять минут назад.

В а р в а р а. Только не надо Кате говорить. Чего зря расстраивать.

Т о с я. Конечно.

Слышен гул пролетающего «Дугласа».

В а р в а р а (идет к двери). Сейчас будем выруливать. Пошли.

В дверях появляется  К а т я.

К а т я. Девушки… Я что-то ничего не понимаю.

Т о с я. А что?

К а т я. Павел остался. И почему остался, не могу понять.

Т о с я. Что ж тут не понимать? Лично нам все ясно.

Занавес.

Горница в станичной хатке. Чисто побелены стены. Стол командира полка и рядом второй, длинный, для летного состава. На стене карта-десятиверстка. В углу кабинета — хозяйский буфет. На столике у окна в банке ветка цветущей яблони. За окном — сад. Вечереет. В кабинете за столом над картой — командир полка гвардии майор  В о р о н ц о в а — черный кожаный реглан, берет со звездочкой, ярко начищенные сапоги. Входит капитан  Т и х о м и р о в а — начальник штаба.

Т и х о м и р о в а. Товарищ майор. Телеграмма от полковника Черевичного с НП.

М а й о р. Давай. Ну, что он? (Читает телеграмму.) «Полк работал хорошо. Бомбили эффективно. В 2.25 и 4.10 отмечены взрывы большой силы». Начальник штаба, чьи экипажи бомбили в 2.25 и 4.10?

Т и х о м и р о в а (смотрит в журнал). 2.25 — Хохлова, Говоркова, 4.10 — Речнева, Олейникова.

М а й о р. Ладно. Что-то я хотела тебя спросить. Да. Как там писателя устроили?

Т и х о м и р о в а. Все в порядке, товарищ майор. Он очень обрадовался, когда узнал, что генерал разрешил ему у нас побыть. Не думал, говорит, не гадал, что буду жить в гвардейском женском полку.

М а й о р. Ты знаешь, все-таки приятно, что это настоящий писатель. А то, помнишь, был этот корреспондент, и все его одни сенсации интересовали. Писатель — он поймет этот, ну, как тебе сказать…

Т и х о м и р о в а. Внутренний мир.

М а й о р. Вот именно, внутренний мир, душу девушек наших, понимаешь?

Т и х о м и р о в а. Да. Когда мы шли, я его провожала, он меня все расспрашивал. Почему-то очень удивился, когда узнал, что я добровольно ушла на фронт с четвертого курса МГУ. «Вы, — говорит, — удивительные все, вы, — говорит, — девушки доброй воли». Расспрашивал, что всего трудней было. Я ему говорю, что всего трудней руководить было, когда назначили начальником штаба. Ведь в вузе какая демократия была, и вот я ему говорю, нужно было привыкнуть к тому, что при моем появлении все вставали, отдавали честь, просили разрешения обратиться… Вообще я сказала, что трудности были.

М а й о р. Ну, а он что?

Т и х о м и р о в а. Он вопрос задал, товарищ майор. Интересно, говорит, с момента, как вы ушли на фронт, ваши интересы, вкусы, стремления не изменились? Не стали ли вы сугубо военным человеком?

М а й о р. Ну-ну… Все этим интересуются, между прочим.

Т и х о м и р о в а. Я говорю, что я стала военным человеком, одела погоны, но, когда приехала в Москву, в отпуск, выяснилось, что все в порядке, все по-прежнему. И интересы не изменились. Волновало все то, что волновало и интересовало раньше — и музыка, и книги, и театр.

М а й о р (улыбаясь). Ну, как он, успокоился?

Т и х о м и р о в а. Вполне… Потом спрашивает — а как, не скучаете по дому? Ведь девушкам, говорит, свойственны такие эмоции…

М а й о р. Ну-ну, интересно.

Т и х о м и р о в а. Я ему говорю. Когда ночью сидишь на старте, льет дождик, ветер, нет погоды, вдруг чувствуешь — хочется домой, но не уехать, не оставить военную службу, свой штаб, нет, — а просто так, ну наивно как-то, по-девичьи — хочется домой. В смысле «к маме»… А вообще я ему говорю, жить в тылу я бы, кажется, сейчас не смогла.

М а й о р. Интересно. А ты знаешь, что он мне вчера ночью сказал. Он пришел на КП, у меня все экипажи ушли на задание — вдруг он говорит: «Я слышал, — говорит, — что ваш муж рядовой инженер?» «Да», — говорю. «А вы, — говорит, — майор, у вас четыре ордена, у вас, — говорит, — военная слава. Кто же теперь в вашей семье главный?» Я говорю: «В моей семье главный — муж. Я, — говорю, — я не хочу быть главной в семье…» Он говорит: «Почему?» А я говорю: «Вот если бы вы были женщиной, вы бы это поняли, всю мою психологию…»