— Именно, что все-таки.

Павлик пожал плечами: «Много на себя берешь, Фирсова. У тебя еще даже паспорта нет. Женщина».

— Раз молчишь, значит, понял, — с удовлетворением отметила Надя и кивком указала вправо: — За мной! Поехали на эскалаторе!..

Наверху, в отделе, где продавались юбки, кофточки и прочая петрушка, Павлик демонстративно глядел по сторонам, на ряды вешалок, на манекены. Он снова подумал о том, что сказала ему Надя. И главное, так она это сказала, что получилось не смешно. И никакого она не применила чувства юмора. Все правильно. Она же будет женщиной, возможно, кого-нибудь родит и начнет катать своего ребенка в коляске. Ей же не десять лет, ей в этом году паспорт получать. И ему тоже скоро выдадут паспорт. Единица, девятка, пятерка и восьмерка. Это шифр. В автомате на вокзале остались вещи на хранении. Ее и мои. В общем, наши вещи.

— Павлик!

Он обернулся.

Надя высунулась из примерочной.

— Посмотри. Как твое мнение?

Она была в новенькой кофточке.

— Вообще-то неплохо…

— Тебе нравится? — спросила Надя, и он понял, что от его ответа зависит многое.

Конечно, проще всего было сказать «нравится» — и дело с концом. Но он сам, даже не зная почему, отрицательно покачал головой.

— Мне не нравится.

— Правда? — спросила Надя, и Павлик почувствовал, что она не только не огорчена, а наоборот — даже довольна его ответом. Между тем так оно и было. «Если б сразу сказал — «нравится», — подумала она, — значит, ему все равно, какая кофточка на мне, эта или другая. А он сказал — «не нравится», значит, он заинтересован и хочет, чтобы я лучше выглядела. И к тому же он прав. Эта кофточка чересчур пестрая, от нее даже глаза устают. Лучше взять ту, голубую с каемочкой».

Через минуту Надя показалась из примерочной в другой кофточке. Теперь она уже не стала спрашивать, только посмотрела на Павлика.

— Высший класс! — сказал Павлик.

— Выпишите! — сказала Надя продавщице, радуясь тому, что у них целиком и полностью совпали вкусы.

А когда продавщица, протянув ей чек, доверительно шепнула: «Все правильно. Голубенькая вам больше идет», Надя указала на Павлика:

— Раз он одобрил — значит, все!

Павлик усмехнулся и, встретившись глазами с продавщицей — миловидной девушкой в фирменном халатике, отвлеченно посмотрел по сторонам, словно бы желая сказать, что у него на сегодняшний день есть дела поважнее, чем выбор какой-то там кофточки.

Три солдата молча ели эскимо. Движения их были до смешного ритмичны. Выходило это у них, конечно, случайно, но поглядеть со стороны, можно подумать, что им кто-то беззвучно подает команду — откусить, подождать, пока растает, проглотить, еще разик откусить.

Четвертый тоже ел мороженое и при этом считал вслух. В паузах он успевал еще вставить словцо, а то и короткую фразу.

— …Тринадцать… Ну, ты подумай!.. Четырнадцать… Пятнадцать… Силен!.. Шестнадцать… Вот дает!.. Семнадцать… Восемнадцать… Ну, где же он?.. Девятнадцать… Двадцать… Ведь это надо же…

И Павлик с Надей считали, но про себя. Они и другие посетители, что стояли рядом, и эта четверка совсем еще молодых солдат — все неотрывно смотрели на темную беспокойную воду бассейна.

И вдруг вода с шумом расступилась, и на ее поверхности возникла морда бегемота — массивная, с круглыми вытаращенными глазами.

— Здоровеньки булы, — сказал бегемоту мужчина в дырчатой соломенной шляпе. — Мы тебя давно ожидаем. Почему долго не вылазил?

Было заметно, что владелец шляпы слегка навеселе.

Бегемот разинул огромную пасть и медленно повернулся в противоположную сторону.

— Видал? Он с тобой отказывается говорить, — заметил кто-то из зрителей, и, как бы в подтверждение этих слов, бегемот снова скрылся под водой.

— Сколько же он может не дышать? — спросила Надя.

— Очень долго, — сказал Павлик.

Только что отшумел короткий летний дождик, и стало немного прохладней. Весело блистали дорожки, над бетонными скалами и горками поднимался пар.

Они шли по дорожке, ненадолго задерживаясь у клеток и вольеров, и каждый при этом думал о своем.

«Знакомы мы со вчерашнего вечера, а почти что ничего друг про друга не знаем. Только я и знаю, что мы ровесники и что она тоже приехала поступать в ПТУ.

Что еще? Похоже, что она довольно-таки самостоятельная и немного о себе воображает. Но вообще-то она девчонка неплохая, а то, что она старше меня на два месяца, то это никакого значения не имеет. Но все же интересно, о чем она особо мечтает? Какие у нее подруги и друзья? И много ли у нее друзей? Не подруг, а именно друзей. А то, что она очень складная и вообще симпатичная, это всем ясно и без электрического освещения. Лучше всех она это сама знает. Походка у нее плавная, и волосы свои она каждую минуту поправляет, чтобы все жители городов и сел знали, какая она заметная и вообще… А профессия, которую она себе наметила, — кондитер — неплохая. Тут можно и фантазию проявить, и талант, если он, конечно, у нее откроется во время учебы. И тут что ценно, каждый с ходу поймет — хорошо она работает или нет. Люди едят твою продукцию и облизываются, — значит, ты мастер, тебе почет и уважение. А если люди едят и плюются — чао, ищи себе другую профессию. Интересно, кто ее родители? Говорит, что большей частью с бабкой живет и что эта бабка в прошлом — боевой товарищ, была на войне и так далее. У нее бабка, а у меня дед. Только его давно уже, к сожалению, нету. Я бы, конечно, мог ей сказать, кто он был. Но пока ей не надо говорить. А то она еще подумает, что я хочу этим повысить себя как человека. Мне это совершенно ни к чему. Если в дальнейшем нужно будет сказать — скажу. И про улицу. А не поверит — фотографию его покажу, тем более она у меня с собой. Кстати, не забыть взять фотокарточки».

— О чем задумался, Коротеев? — спросила Надя.

— Да так… О международном положении. Не забыть нам фотокарточки получить.

— И я об этом только что подумала, — сказала Надя.

Она действительно вспомнила, как они сегодня снимались — двое на одну карточку… «Почему фотограф у меня фамилии не спросил? — думала она. — Мужчина считается глава. А чего он глава? Ничего он не глава. Мальчишка он, видать, неплохой, вести себя умеет. В кафе сказал: «Пока я жив, можешь ни о чем не думать!» Нет, Павличек, так нельзя. Нужно обязательно думать. Как жить, для чего жить, для кого жить. Кондитерское производство — дело хорошее. И внешне выглядит. Халат белый, и на голове колпак фигурный, туго накрахмаленный. Бабушка говорит: «Я никогда этого не умела. Мука, простокваша, ложка песку — вот мой потолок. А вообще, Надежда, кондитер — истинно женская профессия».

— Ты чего молчишь? Устала? — спросил Павлик и посмотрел на свои «штурманские». — «У меня, да и у вас, в запасе вечность. Что нам потерять часок-другой?!» Помнишь, у Маяковского?

— Не помню.

— Зря. Сильная вещь. Внимание! Царь зверей.

Лев стоял не двигаясь и смотрел куда-то вдаль, мимо Нади и Павлика, мимо людей, плотно обступивших ограду. Он все смотрел, и казалось, что он хочет что-то вспомнить, хочет, но никак не может. То ли стар стал, то ли маленько память ослабла. И львица рядом. Лежит, поглядывает по сторонам.

— Красивый лев, — сказал Павлик. — Очень гордый.

— Только он, по-моему, не в настроении, — сказала Надя.

— Похоже, — согласился Павлик. — Может, он главную свою жизнь прожил, а сейчас он так — «пойти в домино сыграть или клубнику на рынок свезти?».

Надя улыбнулась.

— Ты же не знаешь, какого он года рождения. Может, на заслуженном отдыхе.

— Навряд ли, — сказал Павлик и вдруг представил себе такую картину. Надя неосторожно перегнулась через ограду и сорвалась вниз, в ров с водой. Сразу начинается паника, но Павлик тут же прыгает в воду. «Спокойно, Фирсова, я здесь!» Он подхватывает Надю на руки и выносит ее наверх. Рядом чисто случайно оказывается оператор, и назавтра все это показывают по телевидению по первой программе. И Надина бабушка, что ее тогда провожала, смотрит телевизор, сперва падает без сознания, но потом видит, что все в порядке, и говорит: «Какое знакомое лицо. Где-то я его видела». «Да, бабуля, вы меня видели на вокзале, но это не имеет никакого значения!»