Давно любовь в обоих нас остыла;
Мы разошлись давно, и, так сказать,
Мне время на душу забвение спустило,
А проще — я тебя стал забывать.
И уж, бывало, скукою гнетомый,
Я мог порой экспромты помещать
В изящные заветные альбомы.
При этом каждый раз мой стих гласил,
Что я у той иль у другой знакомой
В листках альбома сердце схоронил;
Прелестный взгляд я вновь считал наградой
И наконец печатно повестил,
Что женщину себе сыскать мне надо,
И изложил, чего я в ней искал,
Чтоб быть могла она моей отрадой…
Но вдруг, что ты преступна, я узнал:
Сказали мне, что будто ты скончалась,
И в тот момент, как дух твой отлетал,
Когда уж Смерть к устам твоим касалась,
Меня назвал, коснея, твой язык,
И надо мной ты колко посмеялась…
Я выслушал и головой поник;
Потом, подняв чело, повел вокруг очами —
И взгляд мой был и сумрачен и дик…
И в путь пошел я скорыми шагами.
Я шел к тебе, под гнетом черных дум,
Гороховой, чрез площадь, островами.
И слышал я какой-то странный шум,
И мне подчас такое представлялось,
Пред чем вздрогнул бы даже мудрый Юм,
Что видеть лишь Случевскому случалось
(О чем и сообщал он нам в стихах);
Так: в небе много месяцев являлось;
Вся даль была в светящихся руках;
По призракам Ночь важно восходила,
И, величавая, она, в слезах,
Бежавший День десницею ловила;
По лесу ветер фертом пробежал;
Вослед ему трава зашелестила,
И чутко звук за звуком замирал,
И слышно стало, как росла былинка,
Как ландыш цвел, как мох произрастал…
Разряжена, что модная картинка,
Полулежала на диване ты.
Диван был на пружинах, с мягкой спинкой;
Обивка — синий штоф, по нем цветы;
Во храмине — приятный свет карсели,
Растений экзотических кусты,
И чьи-то лики пасмурно смотрели —
Линялые, в наколках и чепцах…
(То, верно, жен отшедших призраки сидели,
Уставши спать в затворенных гробах!)
Под окнами, глаз не сводя с дивана,
Стоял я долго и в твоих чертах,
В лице твоем насмешки и обмана
Старательно отыскивал улик;
Но тщетно: не нашел я в нем изъяна!
Напротив, как всегда, твой нежный лик
Был кроток, светел, девствен, и казалось,
Что ты водою «lait antéphelique»
[166] Еще сегодня утром притиралась.
И порешил я: нет, подобных губ
Насмешка злая не касалась!..
Но ты открыла рот — и… хоть бы зуб,
Единый зуб в нем тленье пощадило!..
Мне было б легче, если бы твой труп
Смерть лютая нещадно исказила,
Чем томный, нежный лик беззубым увидать!
И понял я, что Смерть со мной шутила…
И стал ее, таинственную, звать,
Как кровного врага, на состязанье;
Но Смерть не шла. Я продолжал кричать…
И крик мой, перешедший в завыванье,
Весь твой p’tit comité
[167] перепугал,
Ты подошла к окну, но тут дыханье
Во мне сперлось — и я как сноп упал…
Казалось, в окнах лики заморгали
И самый дом твой в ужасе дрожал;
Ракеты, взвившись, лопали, трещали,
И ярко озарялись небеса;
А там, вдали, плечами пожимали,
Насупившись, сосновые леса;
В дыханьи ветра слышалась угроза…
И вдруг, гляжу, откуда ни взялся,
Высокий призрак. Тон и поза
В нем обличают частного врача,
Он молвит: «Что ж? mania furiosa!..»
[168] И страж градской подводит лихача…
1860
Ах, взгляните: закрывает тучкой боязливо
Бледный, томный лик свой интересная луна;
Робко в озеро склонилася ветвями ива;
Боязливая целует их тайком волна;
Ветерок украдкой бродит в липовой аллее,
И привет ему деревья робко шелестят;
Дергачи во ржи трещат слабее и слабее;
Соловьи над розами от робости молчат…
Вы взглянули!.. перемена прежних декораций!
Тучки нет уже, луна приветно светит вновь,
Исполняют соловьи под сению акаций
Ряд блестящих, звучных, гармонических варьяций
На мотивы нежные: «взаимная любовь…»
Прежней робости ни в чем как будто не бывало
С той поры, как вы, мой друг, ее погнали прочь…
О! еще б такая перемена не настала,
Когда милая, дрожа, певцу презентовала
«Тихо, всю в одно лобзанье слившуюся ночь!»
1860
