Меж тем как в тартаре Иван Аксаков,

Услуг чтецов нисколько не ценя,

Входил в азарт при виде шляп и фраков,

Тень новая скользнула из огня,

Которой грудь от вздохов раскололась;

Когда ж она взглянула на меня,

На голове моей встал дыбом волос —

Той встречею так был я поражен.

Ужели в ад попал и самый «Голос»,

И тот, которым был он сотворен?

«Кто ты? — я призрак вопросил несмело.—

Краевский жив, еще не умер он…»

«Я — дух его!» — «Ты отвечай мне дело!

Он на земле, и нет Краевских двух».

— «Там, на земле, мое встречал ты тело,

А дух мой здесь… давно в аду мой дух!!»

И тяжкий вздох из груди вновь прорвался,

Болезненно мой поразивши слух.

И призрак продолжал: «С землей расстался

Я в восемьсот сороковом году,

Но на земле никто не догадался,

Что я давно переменил среду.

И вот теперь я ваш обман нарушу:

Скажи ты всем, что повстречал в аду

Андрея Александровича душу

И что, хоть здесь доходов вовсе нет,

Я дьявола решительно не трушу

И с ним насчет изданья двух газет

Хочу войти в прямое соглашенье.

Сотрудников моих — здесь лучший цвет,

К ним самый бес питает уваженье.

Сергей Громека здесь от сатаны

Особое имеет порученье —

Чтоб черти были тихи и скромны.

А Небольсин? Хоть он не всем приятен,

Статьи его немножко и скучны

И тяжелы… но в ком не сыщешь пятен?..

Но, чтоб врагов туманить и сражать,

Со мною в ад посажен сам Скарятин.

Он нервы всем умеет раздражать,

И тартар весь приходит в содроганье,

Когда Скарятин начинает ржать

(Он сатаною осужден на ржанье!!)».

— «Но чем же ты наказан?» — я спросил.

«Карман мой пуст — нет злее наказанья:

Ад отнял всё, что в жизни я любил,

И золото, добытое годами,

В кипучую он лаву растопил…»

И тень такими плакала слезами,

Что сжалился б, наверно, и Харон.

Я сам слезу почуял под глазами…

Вдруг музыкой был слух мой поражен.

«В аду ли мы, — я крикнул, — иль в танцклассе,

Что слышу здесь я звуки „фолишон“?

Пристало ли веселье к адской расе?»

Смотрю и вижу: десять чертенят,

На скрипках кто, а кто на контрабасе,

Смычком своим неистово пилят,

Так что в ушах трещала перепонка,—

В средине ж круг, где с тенью, падшей в ад,

С визжанием плясали два чертенка;

Когда ж в лицо я грешника взглянул:

«Аско́ченский!..» — не мог не крикнуть звонко.

«Он осужден, — шепнул мне Вельзевул,—

Быть нашим первым адским канканером

И в тартаре поддерживать разгул…»

И в этот миг Аскоченский с задором

Такое па в канкане сотворил,

Что зрители рукоплескали хором:

«Он Фокин наш! Он Фокина убил…»

Но я меж тем, в усталости, в тревоге,

Уже терял запас последних сил

И брел, едва передвигая ноги.

«О проводник! неси меня к земле,—

Я утомлен, измучен от дороги!..»

Но мы наверх всё лезли по скале,

Скользя по крутизне ее мохнатой,

Где всюду искры бегали в золе.

«Смотри вперед, — сказал мне мой вожатый,

Когда мы на вершину взобрались,—

Отсюда виден тартар весь проклятый».

И я глядел с невольным страхом вниз.

Там, под скалой, где цербер адский лаял,

Измученные призраки вились

(От зноя там и самый камень таял);

Те призраки знакомы были мне.

Я узнаю: вот Розенгейм Миха́ил,

Не в силах рифмы приискать к «луне»,

Зовет к себе на помощь Кушнерева;

Вот Бланка тень мяукнула в огне,

Вот тихо стонет призрак Гончарова:

«Отдайте мне удобства и комфорт!

Здесь спать нельзя, здесь пища нездорова»;

Там о театре плачет Раппопорт,

Там ищет Фукс со штемпелем конверта —

В контору «Почты» переслать рапорт.

А вот и тень Старчевского Альберта,

В разлуке с «Сыном», проклинает рок

(Издатели! какой для вас пример-то!..);

Там под собой, исполненный тревог,

Жрец «Времени» всё ищет почвы прочной,

Но только пламя вьется из-под ног

И пятки жжет ему; там ад порочный

Камбека вызывает на протест,

Там о полиции соскучился Заочный,

Арсеньева желанье славы ест,

Там далее… но там, в парах тумана,

Я не видал, что делалось окрест.

Весь смрадный ад, как вскрывшаяся рана,

Слился в пятно… проклятия и стон!..

И я опять, держась за великана,

Понесся вверх… в ушах и треск и звон…

Кровь бьет в виски, подобно адской лаве…

Но миг один — я был перенесен

В свой кабинет, в квартиру дома Граве.

Я на земле. Что это: сон иль явь?

В минуты те решать я был не вправе.